Секс в Средневековье - Рут Мазо Каррас

Некоторые исследователи расценивали такие поэтические сюжеты буквально и утверждали, что адюльтер встречался повсеместно и общество его принимало – по крайней мере при дворах Южной Франции. Они всерьез принимали «правила любви», предложенные Андреем Капелланом в XII веке в работе De arte honesti amandi, переведенной под названием «Искусство куртуазной любви». Андрей также писал о «суде любви», на котором благородные дамы выносят решения о любовных ситуациях:

«Некоторая дама, узами достойнейшей любови связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах. На сие недостойное поведение госпожа Эрменгарда Нарбоннская так возражает: “Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить”»[141].

Однако другие исследователи считают, что внимательное прочтение стихов не позволяет сделать вывод о том, что описанная в них любовь была прелюбодейской или соответствовала какому-либо точно определяемому социальному феномену. Некоторые относятся к куртуазной любви как к литературной игре, утверждая, что с учетом общей позиции по отношению к женской измене в средневековом обществе такие отношения были бы неприемлемы. Чтобы объяснить распространенность такой поэзии в Окситании (Южная Франция), был предложен ряд теорий. По-видимому, стимулом к ее развитию послужили литературные жанры, известные в мусульманской Испании, то есть в том обществе, где женское прелюбодеяние совершенно точно было неприемлемым. На юге Франции была широко распространена ересь катаров; считалось, что, согласно их учению, прелюбодеяние ничуть не хуже секса между супругами, коль скоро в этой связи не рождался ребенок. Исследователи предположили, что именно на этом фоне возник корпус подобной литературы. Недавно Фредерик Чейетт предположил, что такая любовная поэзия не просто превозносила мужа, восхваляя его жену (как утверждалось раньше), а превозносила саму женщину. На юге Франции законы о наследовании позволяли женщинам владеть землей, и многие женщины были влиятельными землевладелицами. Выражение любви и верности в этих стихах может быть выражением политических отношений через сферу чувств и эмоций.

Прелюбодеяние также часто фигурирует в других видах литературы, в частности в текстах артуровского цикла, которые сосредоточены на любовных треугольниках между Ланселотом, Гвиневрой и королем Артуром или же между Тристаном, Изольдой и королем Марком. В этих историях, которые, скорее всего, были созданы на севере Франции или в Британии, описан тот же тип адюльтера (супруга властителя, вовлеченная в отношения с подчиненным ее мужу мужчиной), что и в любовной поэзии. Не все тексты на тему «куртуазной любви» были связаны с изменой: например, история Эрека и Эниды, изложенная по-французски Кретьеном де Труа, а по-немецки – Гартманом фон Ауэ, описывает любовь между мужчиной и женщиной, которая оканчивается браком, пусть и не всегда абсолютно счастливым.

Каковы бы ни были истоки любовной поэзии, адюльтер не принимали в обществе – даже на юге Франции. Так, в сборнике правовых обычаев XIII века из Ажена в Аквитании – области, где зародилась любовная поэзия на тему адюльтера, – изображены суровые наказания прелюбодеев: мужчину и женщину прогоняют по улицам голыми, связанными друг с другом за гениталии. [142] Подобные «наказания стыдом» были распространены по всей Европе и применялись в качестве меры наказания за различные преступления; здесь примечательно то, что за прелюбодеяние наказывали муниципальные власти, а не только церковь.

Однако точно так же, как для голливудских звезд было социально приемлемым заводить романы и разводиться задолго до того, как это стало возможным для других американцев без последствий в виде социального порицания, возможно, простые люди были готовы принять, что обычаи аристократов были иными. Однако даже среди них измена не могла быть нормой. Более того, хотя любовная позиция дает женщине властный статус – мужчина умоляет ее о любви, – она скорее ставит ее на пьедестал и объективирует, нежели дает ей реальную власть в отношениях. Как демонстрируют дела «суда любви», по канонам жанра считалось обязанностью женщины даровать свое расположение, если мужчина был достойным:

Женщина имела право выбора только при абсолютном равенстве кандидатов; в противном случае, в соответствии с решениями суда любви в изложении Андрея Капеллана, любовь была обязанностью женщины – даже если такая любовь приводила к прелюбодеянию, как мы видим из другого судебного дела.

Эти «решения» вряд ли были реальными советами средневековым женщинам о том, как им следовало вести себя в делах любовных. Если такие суды в самом деле существовали, это была игра, разбирающая воображаемые случаи. Тем не менее эта игра была достаточно важной, чтобы повлиять на любовную литературу на три века вперед, где прославлялась любовь между прелюбодеями.

Прославление любви – независимо от того, связана ли она с изменой или нет, – не обязательно идет на пользу женщинам. Хотя писания отцов-пустынников (Глава 2), где женщины обвиняются в искушении и грехах мужчин, представляют собой высшее проявление мизогинии, это не значит, что неаскетическая любовная поэзия не может быть женоненавистнической. Женщина в ней изображена жестокой или опасной, даже когда она является объектом вожделения. Восхваляя женскую красоту, поэзия совершенно не обязательно проявляет уважение к ней как личности в современном понимании, а также, как мы видим в некоторых образцах еврейской любовной поэзии, может подчеркивать, что красота обманчива:

Идеал женственности – точно такой же стереотип, как и греховность женщин. Если женщина одновременно и греховна (то есть прелюбодейка), и прекрасна, то описывающий такой идеал жанр никак не может служить интересам женщин. Исследователям, которые превозносят средневековые идеалы любви, стоит не забывать о природе этой любви и о том, что она выражает чувства мужчин намного больше, чем чувства женщин.