Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

– Пора начинать, – приободрил его профессор и исчез.

Длилась операция около часа. Было больно, неприятно, но главным образом я переживал за начинающего хирурга. Очень не хотелось, чтобы начало пути у него сложилось неудачно по моей вине. Тут еще вспомнился случай, когда я попал к новичку в парикмахерской, и он меня так подстриг, что мастер-наставник просто пришел в ярость, а я после этого пару недель был самым заметным человеком на факультете. Потом, правда, волосы немного отросли, и удалось подстричься заново. С аппендицитом рассчитывать на это не приходилось.

Один из помощников хирурга время от времени заглядывал ко мне за занавеску и интересовался именем. Сначала я думал, что это важно для операции, и отвечал добросовестно, но когда понял, что он просто хочет удостовериться, что я еще жив, собрал последние силы и пошутил:

– Петр Первый.

Оказалось удачно. Бригада взбодрилась, и операция наконец завершилась.

В палату меня вернули около полуночи со слабыми признаками жизни. Слишком долгое отсутствие, видимо, насторожило моих соседей, во всяком случае никто не спал, но и с вопросами приставать не стали. Ночь тянулась долго, заснуть удалось только под утро перед самым обходом.

Профессорский обход в больнице – это что-то типа парада на Красной площади. В его авангарде поспешала нянечка, загоняя тряпкой грязь под кровати. За ней летела медсестра с проверкой порядка в тумбочках. После этого начиналось главное действо. В палату торжественно вваливалась целая толпа врачей в белоснежных халатах во главе с уже упоминавшимся профессором. Его сопровождали ассистент, пара ординаторов и стайка студентов, большей частью девиц. Своим присутствием они занимали все немногочисленные проходы между койками. Переход от одного больного к другому сопровождался сложными перестроениями, подобно игре в «15», где в маленькой коробочке с единственной пустой позицией требуется упорядочить квадратики по номерам.

Каждый больной являл собой наглядное пособие по определенной болезни. Студентам разрешалось нас осматривать, ощупывать, прослушивать и опрашивать. После этого профессор обращал внимание на какие-то особенности протекания заболевания. Видимо, не желая нас излишне расстраивать, обсуждение вели намеками, иногда на латыни. Диагноз открыто не назывался, от чего он казался совершенно чудовищным.

Все мы были собраны здесь не случайно. Нас объединяли болезни желудка и брюшной полости. Мой случай был самым простым, поэтому меня почти не трогали и расспросами не донимали, что было даже несколько обидно. Одного больного велели готовить к операции, двоих представили к выписке в оздоровленном виде, что обнадеживало, остальных же профессор просто приободрил, и это дополнительно подняло настроение.

Освободившиеся койки пустовали недолго. Сначала привезли из реанимации пациента с прободением язвы, а ночью «скорая» доставила парня с ножевыми ранениями. Его потом частенько навещали приятели. Они приносили с собой водку и шепотом, переходящим по мере роста возбуждения в громкий спор, насыщенный блатными и нецензурными выражениями, обсуждали планы возмездия. Через пару дней заявился следователь, но толком от парня ничего добиться не смог.

Лежать в большой палате гораздо интереснее, чем в отдельной. Здесь буквально за несколько дней узнаешь столько нового и полезного, что начинаешь чувствовать себя вправе консультировать вновь поступивших больных. Причем опыта набираешься не столько от общения с врачами, сколько от бесчисленных рассказов бывалых сотоварищей.

С нами, к примеру, лежал старичок, который провел в больницах полжизни. У него уже не было ни одного не тронутого хирургами внутреннего органа. По медицинскому опыту он был никак не ниже нашего профессора. Каждодневной мечтой последнего было выписать старичка из больницы, но усилия его были тщетны. Всегда оказывалось, что медицина у старичка все еще в долгу, поскольку не все средства и возможности лечения исчерпаны в полной мере.

Самым большим авторитетом в палате был человек, лежавший на наиболее престижном месте – в углу комнаты у окна. У него были все признаки больничного лидера. Во-первых, он знал больше всех анекдотов и мгновенно разгадывал любые кроссворды. Во-вторых, он пользовался огромной симпатией сестер, навещавших его и по ночам. Верным признаком предстоящего свидания было вкалывание нам вечером снотворного, но и с учетом этого уснуть во время ночного действа удавалось не всегда.

Большим женским вниманием пользовался и еще один пациент. У него было столько подруг, что остро встала проблема, как разнести их посещения по времени. От всех остальных больных он, кроме того, выгодно отличался хорошим аппетитом и здоровым цветом лица. У меня есть подозрение, что крепыш вовсе и не болел, а умело симулировал язву, чтобы не идти в армию. Вполне очевидным признаком симуляции было то, что приступы язвенной болезни с ним случались либо ночью, либо по воскресеньям, когда дежурили практиканты. Особенно он ценил стажеров из Африки и арабских стран, которые и по-русски-то говорили плохо, а потому, задав два вопроса из разговорника: «Зирний ку́сал?» и «Зивот болит?» – вне зависимости от полученных ответов быстро ретировались. Обследование на этом заканчивалось, после чего тут же проходил и приступ, но запись о нем занимала свое важное место в истории болезни.

Анализируя сейчас свой первый медицинский опыт, я, прежде всего, поражаюсь безропотности своего поведения. Я полностью доверился судьбе и не только не пытался вмешиваться в ход событий, но мне даже и в голову не приходило поинтересоваться, в какую больницу меня везут, действительно ли нужна операция, стоит ли доверяться практиканту и т. д. Решалось все как-то само собой, меня, собственно, никто ни о чем и не спрашивал. Возможно, это было и правильно, так как случай был достаточно очевидным, и закончилось все вполне благополучно. Немаловажно и то, что медицина в то недалекое время была совершенно бесплатной и бескорыстной.

Второй случай был несколько иным. Лет через двадцать мне нужно было удалить вену на ноге, которая, невероятно расширившись, доставляла массу неудобств, а кроме того, сильно портила внешний вид всего организма. И в этот раз я готов был довериться судьбе в лице первых попавшихся врачей, но более опытные товарищи устроили меня по блату в клинику Вишневского. Прельщало меня еще и то, что сделать все обещали быстро и через два дня выписать на условиях амбулаторного лечения.

В клинику явиться надлежало утром и строго натощак, поскольку предстояли кое-какие анализы и исследования. Но, к сожалению, вспомнил я об этом только после того, как съел целую тарелку каши, заботливо приготовленную на прощание женой. Предпринятые вслед за этим самые решительные попытки извлечь кашу обратно успеха не имели. Вика сказала, что процесс упростится, если выпить два литра соленой воды. Времени на раздумье не было, и я пошел на этот отчаянный и, скажу прямо, нелегкий шаг. К сожалению, результата не дал и он. Организм кашу уже оприходовал и расставаться с ней категорически не желал.

Результаты анализа крови на протромбин немало удивили видавшую виды сестру.

– Вы утром ничего не ели? – спросила она подозрительно.