Набоб - Ирэн Фрэн

В последнем припадке героизма, вполне соответствующем его импульсивной натуре, маршал де Лалли решил послать кавалерию на прорыв осады в районе дороги, идущей из Пондишери в Мадрас, и поручить ей добыть продовольствие. В тот же вечер был назначен сбор всех кавалерийских частей у святилища Кришны.

Дождь начал стихать. Однако со стороны моря надвигались огромные черные тучи. Добравшись до пруда Кришны, Мадек придержал коня и осмотрелся. Черный город против Белого города; весь Пондишери простирался у его ног. Несколько лодок виднелось у песчаной косы, но в порту не осталось ни одного фрегата. Город удовольствий вымирал. Как ему могло прийти в голову, что здесь — Индия? Свет постепенно тускнел, тени сгущались. Мадек обернулся к храму Кришны. Он был пуст, как и весь Черный город, как базар, который индийцы покинули еще до того, как начался голод. Только на ступеньках храма он различил несколько распростертых фигур. Все те же нищие, вечные отбросы общества, или, может быть, божественные безумцы, которые во времена катастроф собираются у священных ворот, чтобы дождаться следующего перевоплощения.

«Им не долго осталось ждать, — подумал Мадек. — Ведь вместе с дождями грядет новая напасть: эпидемия. В такое время года грязная вода выходит из берегов священного пруда и достигает подножья храма, становится источником заразы». Он дал шпоры коню, но тут увидел красивую немолодую темноволосую женщину с непокрытой головой. Ее высокомерный вид и безупречная осанка показались ему знакомыми. Это была европейка, та самая сумасшедшая! Она наклонилась, взяла на руки индийского ребенка и закричала:

— Угрюм!..

Она спустилась по ступенькам, подошла к грязной воде и собиралась идти по ней дальше.

Мадек видел только ребенка: это была девочка, лет пяти-шести; она же умрет от голода! Что поделаешь? У него не было ничего, что он мог бы ей дать, к тому же он должен уезжать. Дхарма, сказал он, вспомнив Годх; и вдруг понял, почему индийцы не допускают европейцев в свои храмы. Между ними и фиранги есть глубинная несовместимость. Взять хотя бы эту европейку, которая цепляется за жизнь, хотя это уже бесполезно, вместо того чтобы тихо ожидать смерти, отдавшись воле Бога. Однако у белой женщины было столько нежности, столько сострадания к ребенку. Жанна Карвальо застыла, войдя в воду по пояс; она разглядывала девочку и ласково гладила ее по лицу. Впервые за долгое время Мадек испытал чувство восхищения. Но вот руки женщины задрожали, остановились на шее девочки, и тут пальцы сомкнулись. Мадек узнал эту безжалостную хватку. Удавка. И при этом высоко поднятая голова, исполненная достоинства прямая осанка. Она заворожила его. Очнувшись, Мадек бросился в пруд. Безумная продолжала сжимать горло ребенка. С каждым шагом он увязал в иле; продвинуться вперед не удавалось. Наконец, торжественным жестом великосветской дамы, объявляющей открытие бала, Жанна Карвальо бросила ребенка в воду и улыбнулась Мадеку:

— Угрюм… нет, я ошиблась, я все время ошибаюсь; мой бедный, мой маленький Сен-Любен!

Мадек ничего не понимал. Он опять поскользнулся, но ему удалось вытащить ребенка из воды. Он поднял ее повыше, грязная вода доходила ему до плеч. Девочка не дышала.

Он вернулся к коню. У него не было ничего, во что можно было бы завернуть труп. Он положил его у края дороги, прыгнул в седло и помчался прочь. Сумасшедшая, конечно, бросится за ним, но не сможет его догнать. Он не стал оборачиваться. Он проскакал мимо последних хижин, отделявших его от стены, и тут ему пришла в голову абсурдная мысль: ничто не вернулось к началу, ведь он уезжает из Пондишери. Может быть, теперь начнется другая жизнь. Сколько ему еще осталось? День, две недели, четыре месяца? Этого он не знал. «Неважно, сколько ты проживешь, — сказал когда-то садху, которого Мадек встретил во время странствий. — Важно лишь, чиста ли твоя жизнь!»

Он вспомнил труп девочки. Он впервые видел мертвого ребенка. К горлу подступила тошнота. Нет, в этом нет никакой чистоты. И была ли она когда-нибудь? А Годх? А Сарасвати? Не замарал ли он и их своими желаниями, своим честолюбием фиранги? Он чуть не расплакался. Начался ливень. Он опаздывал. Его отряд пойдет навстречу огню. Возможно, навстречу славе. Он будет жить. Пусть Пондишери умирает без него.

Французы сопротивлялись еще три недели. 16 января 1761 года Пондишери сдался. У ворот стояли четыре тысячи англичан и десять тысяч сипаев, в городе оставалось только триста черных солдат и семьсот французов. Пришлось сжигать груды трупов, среди которых было обнаружено тело европейки лет пятидесяти, одетой в шелковое платье и шитые золотом туфли. Маршала де Лалли препроводили в Мадрас, где он сидел в тюрьме, ожидая отправки в Англию. Из-за его ирландского происхождения, несмотря на болезнь, с ним обращались очень жестоко.

Английская фактория Мадрас немного оживилась после приезда очаровательного шпиона шевалье Сен-Любена и его восхитительной незаконной супруги, по слухам, гугенотки. Этот умный молодой человек вскоре стал любимцем здешнего общества. Дамы были без ума от него. А вот любовница шевалье померкла в глазах окружающих после того, как устроила ему несколько публичных сцен, которые выставили напоказ ее ревность, и однажды юный француз вдруг растворился в воздухе, а Мадрас вернулся к своей обычной скуке.

Совет фактории отдал двум офицерам, французским гугенотам Дюпре и Пиго, перешедшим на службу к английскому королю, приказ стереть Пондишери с лица земли, что они добросовестно и сделали. Последних обитателей выгнали на улицу, а иезуитам предложили читать проповеди где-нибудь в другом месте. Спустя несколько дней от города осталась лишь куча камней, пара рухнувших колоколен и развалины губернаторского дворца, в которых быстро разрослись колючки и поселились змеи.

Отряд Мадека, продвижению которого к Мадрасу помешали дожди, укрылся в крепости со странным названием Жинжи. Французский флаг продержался над ней еще три месяца. Потом ее осадили объединенные силы противника, и крепость пришлось сдать. Мадек попал в плен и был отведен в Мадрас вместе со своими товарищами по оружию. Там их бросили в темницу, из которой можно было выйти, лишь перейдя на службу к англичанам.

В то же самое время в Париже, по обычаю, принятому во французской политике, герцог де Шуазель внезапно изменил свои взгляды на противоположные и стал размышлять об условиях мирного договора между Францией и Англией. Основной философский смысл этих условий он изложил в следующем замечании: «Следует отдать англичанам все, даже Канаду. Бросить все, но сохранить индийские фактории».

Апрель — сентябрь 1761 года

Французская Индия умерла. Пленных солдат, офицеров и волонтеров заключили в тюрьму. Людей в камерах было как сельдей в бочке. По мнению мадрасского командования, их следовало окончательно сломить, чтобы принудить к повиновению. Всякий раз, когда у дверей камеры появлялись тюремщики в красных мундирах, Мадека захлестывала волна гнева. Всякий раз, когда они входили в камеру, ему хотелось издать древний бретонский воинский клич: «Торребенн!» — и разбить голову этим проклятым саксам! Но он молчал. Его мучения были сильнее, чем просто доставшаяся от предков ненависть. С цепями на ногах, голодный или полуголодный, в лохмотьях, прикрывающих униженную плоть, — что смог бы он сделать англичанам?