Набоб - Ирэн Фрэн

После отчаяния первых дней, когда узники выли, бились головой о стены, тщетно молили о пощаде, наступила тишина: прострация, тупое молчание, временами нарушаемое чьим-нибудь предсмертным хрипом. Крепкие парни умерли первыми; остальные, более хилые и тщедушные, упорно выживали. Мадек, хрупкий и выносливый, принадлежал к последним. За неимением риса, который англичане намеренно не выдавали регулярно, он поддерживал свои силы злобой и мечтой о мести. Чтобы выжить, он постоянно думал о своем позоре, о поражении Франции, о том, что теперь Индия для нее потеряна. Но он-то, Рене Мадек, оказался еще более обделен судьбой. Только что зачисленный в конные гренадеры, он обречен теперь умирать от ярости и бессилия на вонючем полу английской тюрьмы. Да плевать он хотел на Французскую Индию! Разве когда-нибудь, за исключением периода правления Дюпле, она стремилась к величию? А вот его, Мадека, индийский раджа называл «Мадек-джи», восхищался его силой, вложил ему в руку бесценный камень. Неужели ему суждено после всего этого сдохнуть здесь, среди пленных, взятых этими свиньями-англичанами? В куче пленных — эти три слова наиболее точно, по его мнению, подходили для описания позора. Зачем он отказался остаться в Годхе, где он мог бы «пробить себе дорогу» — так, за неимением более подходящих слов, Мадек выражал свое понимание честолюбия. Дорога славы стала жертвой безрассудства, и теперь он отделен от нее двойным рядом английских штыков.

По истечении шестидесяти дней заключения мадрасское командование решило, что те сто пятьдесят французов, которые, несмотря на жестокое обращение, остались в живых, могут им для чего-нибудь пригодиться. Лондон желал завершить завоевание Бенгалии. Поэтому французам предложили выбор: либо, сохранив верность родине, остаться в темнице и умереть, поскольку кормить их больше никто не будет, либо согласиться надеть красные мундиры Его Величества короля Георга, у которого были большие планы в отношении Индии.

Им дали один вечер на размышление. Треть заключенных решилась героически умереть. Другие две трети без колебаний согласились на предложение, что, надо признать, вполне соответствовало чувству самосохранения. Мадек принадлежал к последним. Еще до того, как открылись двери тюрьмы, он как-то само собой оказался во главе группы заключенных, которые предпочли жизнь. Он обратился к товарищам с такой пылкой речью, что те сразу же пообещали ему дезертировать при первой возможности и бороться за освобождение Индии от ига проклятых англосаксов.

Собравшись на солнечном мадрасском берегу, французы, перешедшие на сторону Англии, ожидали своего командира. Как им сказали — их соотечественника. Товарищи Мадека единодушно решили, что он не может быть никем иным, кроме как гугенотом, из тех, кто разрушили Пондишери. Мадрас, это тропический прихвостень ереси, колониальное убежище нечестивцев, вызывал ярость офицеров, которые еще не успели простить себе то, что предпочли надеть британские тряпки, а не умереть смертью героев. Мадек их не слушал; у него было свое успокоение для души: он знал, что дезертирует. Вместе с тем он не мог не понимать, что такая возможность представится не скоро. Через несколько часов их погрузят на корабль и повезут в Калькутту. А там он опять окажется в английской ловушке: маневры, муштра, стрельбы, и так до тех пор, когда надо будет идти в бой. Только тогда, возможно, удастся смыться, но придется ждать подходящего момента. Время, время… Обмануть англичан на английский манер.

Был полдень. Жара стояла невыносимая, а рядом — ни одной кокосовой пальмы, чтобы укрыться в тени. Солдаты опустились на песок; плотная ткань мундира предохраняла их от ожога. Мадек вспомнил свое любимое занятие: он стал набирать в ладони песок и пропускать его между пальцев. Но теперь он уже не мечтал, как когда-то, а размышлял. Ему почти двадцать пять лет; он все время в армии, и это надолго: изменился ли он со времени службы у шевалье дю Пуэ? Новая форма, пара прямых, негнущихся, сапог, сшитых на английской мануфактуре И чуть меньше надежды, чем раньше. С минуту он смотрел на море, потом повернулся к городу. Мадрас удивительно напоминал Пондишери. Такое же абсурдное место: огромная прибрежная зона, песчаная гряда, стены, форты, Белый город, Черный город, специи, базар и пальмы. Но при этом англичане все-таки победили.

Почему? По какой тайной причине? Мадек не переставал задавать себе этот вопрос с того дня, как попал в плен. Он рассмотрел стены, казармы, административные здания. На первый взгляд, ничто здесь не отличалось от французской фактории. И все же, эта холодность, эта результативность действий. Нечто ледяное, бросающееся в глаза на фоне синего тропического неба. Тут он вспомнил Пондишери, который больше не существовал. Морской порт, бравада, великолепие, стремление к удовольствиям: там и умерла Французская Индия.

Здесь ничего такого не было. Открыв Эдем Южных морей, англичане построили в нем такие же суровые стены. Бездушные камни, не ведающие красоты, собранные вместе лишь для того, чтобы защищать собой нищих бухгалтеров и педантичных интендантов. А Калькутта? Мадек уже начал мечтать о путешествии, когда увидел на краю песчаного берега облачко пыли. Это всадники. Солдаты поднялись. Наверняка это их командир.

Мадеку с его места было плохо видно. Когда пыль начала оседать, он различил несколько фигур в красных мундирах, спрыгнувших с коней. Офицеры. Они о чем-то говорили, успокаивали коней, разгоряченных галопом под полуденным солнцем. Мадек прищурился. Нет, он не ошибся: что-то в одном из них напомнило ему о Годхе. Это все солнце. Конечно же солнце; под ним сверкали эполеты английских офицеров, у которых всегда наготове какое-нибудь ругательство: Goddamn, Rascal, или еще By Jove. Самоуверенные и циничные англичане. Один из офицеров отделился от группы и обратился к солдатам по-французски:

— Пошли! Пора на корабль! Имейте в виду, что теперь вы солдаты в британской армии и обязаны полностью и безоговорочно мне подчиняться. Тому, кто не будет этого делать, снесут голову перед строем!

«Мартин-Лев!» — чуть не закричал Мадек. Крик застыл у него на губах. Бывший товарищ тоже узнал его: он немного замешкался, а затем продолжил говорить с тем же апломбом. Мартин-Лев, только теперь без бороды времен скитаний по Декану; Мартин-Лев, только уже не в индийском платье, которое он получил в Годхе и которое своей просторностью скрашивало грузность его фигуры. Мадек понял, почему узнал его не сразу: из-за выправки, принятой среди белых: живот был подтянут, спина прямая, линии икр подчеркнуты новеньким бархатом. Настоящий английский завоеватель. В остальном же он не изменился: все та же самодовольная властность, тот же раскатистый голос, те же красные щеки. В полуденной тишине Мартин-Лев спокойно завершал свою инспекцию. Никто не произнес ни слова. В какое-то мгновение их взгляды встретились: тут воспоминания о Годхе ожили вновь, и Мадеку показалось, что его товарищ вздрогнул.

— Пошли! На корабль! — повторил Мартин-Лев. — Спускайте на воду эти лодки!

Солдаты поспешили выполнять приказание. Мадек шел чуть медленнее других. Он сгорал от нетерпения расспросить Мартина-Льва; но как найти повод?

Годх, Мартин-Лев… Он уже не думал, что когда-нибудь встретится с ними. С ними, то есть еще и с Визажем, с Боженькой, с раджей, с дворцом, с Девой Озера, Сарасвати. Странно, но Мартин-Лев как бы заключал в себе частицу ее. Мадек подобрал еще горсть песка, дал ему просыпаться между пальцев. Частицу ее, царицы, песчинку, или, лучше сказать, блестку слюды, ведь в его воспоминании все переливалось, блестело, может быть, слишком сильно, так что ослепляло, как солнце в полдень. Мадек даже позабыл о своем английском мундире, которого только что так устыдился; теперь он думал лишь о том, как найти повод расспросить нового командира, не нарушив при этом армейских порядков, а главное — не показав, какие тайные страдания мучают его душу.