Я, Роми Шнайдер. Дневник - Роми Шнайдер

Это было прекрасно — так прекрасно, мама, и это будет ещё прекраснее, потому что ты делаешься всё моложе, а я — постепенно — старше и мудрее. Прости, что моё понимание пришло немного поздно, я же была слишком молодая тогда! Ну вот, а теперь пять часов утра, и я оставляю тебя в покое и позвоню тебе в шесть, чтобы пожелать доброго утра.

Я слишком много курила и теперь лаю, как собака, и у меня болит спина от ежедневных уроков танца, и ноги тоже, ну да. Да — я что-нибудь наляпаю на спину, чтобы избавиться от кашля. Кстати, мне вчера прислали капли от кашля, из Берлина, — не слишком любезно, не правда ли? Мой завтрак? «Берлинские капли от кашля». Пожалуйста! Я вижу в моём втором календаре, что у тебя День матери — завтра. В Париже это всегда другое число (и теперь мои цветы придут слишком поздно). В какой-то год это на три недели раньше, и ты не знаешь, почему это я вдруг посылаю тебе кучу красных роз, а на этот раз — опять я опоздала. А! — в конце концов это же должно быть «Письмо ко Дню матери», и ты бы должна была растрогаться до слез? Так что такую «любезность» я тебе, к сожалению, не могу оказать.

Потому что мне абсолютно всё равно — День матери или нет (этот праздник наверняка изобрёл тот, кто порой забывает, что у него вообще есть мать!), да? Если бы у меня не было маленькой «побочной профессии», то я каждый день писала бы тебе письма. Поэтому (вот шикарно!): всего доброго! Всего наилучшего! Ко Дню матери! Вот!

И я благодарна тебе за то, что ты меня впустила в этот прекрасный, великолепный (иногда скверный) мир, и берегла меня и моего брата, и позволила нам быть детьми, какими мы были и какими для тебя и остались! Обнимаю тебя — храни тебя Господь!

Твоя Роми.

P. S. Если бы ты сейчас была здесь, то мы вместе отправились бы «в морозильник» и поели бы хлеба с сыром и маринованных огурцов; делать это в одиночестве — просто тоска, но я голодная — и буду при этом думать о тебе. Кухарке я завтра утром скажу, что это была ты — приезжай скорее — и пожалуйста, без багажного вагона в аэропорту — только пара чемоданов!

Лето 1965 года

Я уже говорила, что во Франции я училась жить и любить, двигаться и одеваться. У меня такое чувство, что я родилась в Вене, чтобы жить в Париже.

Слишком много важного там со мной случилось. От моего первого театрального ангажемента до моего первого прорыва в кино.

У меня немецкий паспорт, у моей матери немецкий паспорт, у моего брата Вольфа — тоже немецкий паспорт. Я — немка, мой отец — австриец. Я родилась в Вене, училась в Гамбурге, Берлине и Мюнхене, живу в Париже, говорю сегодня по-французски и по-английски почти так же хорошо, как на моём родном языке. Я наделала ошибок, и я горько раскаиваюсь в них. Но меня забрасывают камнями и за то, в чём я себя никак не могу признать виновной. Моя умная мать часто меня утешает. Я очень радуюсь, что вскоре проведу несколько недель в Инсбруке вместе с ней и с моим братом, он изучает медицину в Базеле. Я узнала, к сожалению — к сожалению, это надо признать, — что если личной жизни нет, то в профессии тоже не всё в порядке. Например, вот как раз сейчас я могла бы радоваться карьере — большому договору в Голливуде. Но я чувствую, что что-то не так. За всё нужно расплачиваться, иногда особенно жестоко. Паяц вовсе не смеётся. Конечно, это слишком резко сказано. Или слишком странно. Не знаю.

Я не могу сама себя описывать. К этому у меня просто нет таланта. И вообще: кого каждый знает меньше всего, так это самого себя. В любом случае я человек очень нервный и немножко сумасшедший. У актёров всегда так.

Сама себе я не очень-то нравлюсь. И уж точно в себя не влюблена. Но я считаю себя очень счастливым человеком, и у меня всё в порядке.

То, что я — трудная, это точно. Но не стоит преувеличивать подобные утверждения. Если на меня нападают, я отбиваюсь. Совсем как кошки и собаки; они тоже так делают. И если мне хамят, я делаюсь неприятной. Но это же нормально! Или?.. Ничего важного я не отвергаю. Но ведь я же не для того родилась, чтобы проплакать всю жизнь напролёт. Я сохраняю для себя только лучшее. Недавно я разговаривала по телефону с Аленом.

Мы — добрые друзья.

Я хотела бы никогда не расставаться с актёрством. Если я рухну, то снова начну с начала.

Равноправие? Прекрасно — только если из-за этого не превратишься в парня. Нужно всё-таки оставаться женщиной.

Я бы охотно подчинялась, если я люблю. Исполняла бы требования мужчины, пока они не доходят до тирании. Каждая женщина, которая любит, понимает это. Я беру уроки танца у Джерома Роббинса, и ещё уроки пения в Париже, — и никто мне не верит, что это я делаю с удовольствием.

Я слишком часто говорю, что думаю. В жизни я плохая актриса, от этого отвыкаешь.

В жизни я — довольно плохая актриса.

Никто не забывает свой родной язык. И почему бы это я не хотела говорить по-немецки?

Я читаю рукописи одну за другой, и ничего не делала бы охотнее, чем сниматься в немецком фильме, если бы нашла подходящую роль. Это совершенно необъяснимо, почему немецкое кино попало в такое невыгодное положение. Чем был бы Голливуд для немецких и австрийских режиссёров? Они создали большой американский кинорынок. Любич, Уайлдер. Преминджер, Циннеман, Ланг, Костер. И режиссёры молодого поколения тоже хороши, но у них до сих пор не было случая проявить себя. Наши актёры тоже великолепны, им только не хватает материала. Авторов не хватает!

Если мы не экспортируем наши фильмы, то зато мы экспортируем целый ряд наших звёзд. Что в этом плохого? Это же признание немецких достижений! Успех немецких звёзд за границей — это предтеча экспорта немецкого кино. Почему на нас нападают? Откуда эта подтасовка: якобы мы ничего не желаем знать о своей Родине? Это совсем не так! Работа в кино нынче интернациональна. Кто не ориентируется на весь мир, не приноравливается к нему, тот отстаёт от жизни.

Есть только хорошие и плохие артисты. Национальность тут вообще ни при чём. К сожалению, есть звёзды, которые на самом деле не артисты, и есть, — увы, увы, — хорошие артисты, которые не стали звёздами. Я хотела бы и дальше работать над собой и как можно больше играть в театре. Мне этого не хватает. Ведь учишься только на сцене. Я играла только в двух спектаклях, в Париже, по-французски. Этого недостаточно. Киноактриса должна постоянно возвращаться в театр. И дело тут не в том, какую роль играть, а в том, КАК ты её играешь и КТО ставит спектакль. Это гораздо важнее, чем всё остальное.

Если бы мне хватило силы воли отказаться от кино и стать серьёзной театральной актрисой!

Осень 1965 года

Я хотела бы снова работать в Германии. Непременно! Играть в театре в Берлине. Я полагаю, в Германии — лучшие режиссёры, актёры, писатели. Лучше всего для меня было бы сыграть в Берлине комедию, у Барлога или Кортнера. Они знают: я же никогда не отказывалась говорить по-немецки. Это грубая ложь.

И клетки для восьми собак у меня тоже нет. У меня вообще только две собаки.