Тишина - Питер Хег

Но он слышал, что этот молодой человек еще более беспомощен. И разве — в этом бесприютном мире — одноглазый не обязан попытаться помочь слепому?

— Есть два вида тишины, — сказал Каспер, — или, во всяком случае, я это так слышу. Есть высокая тишина, тишина для молитвы. Тишина, когда ты близок к Божественному. Та тишина, которая есть сконденсированное, смутное предчувствие рождения звука. И есть другая тишина. Безнадежно далекая от Бога. И от других людей. Тишина отсутствия. Тишина одиночества.

Он почувствовал, что мальчик искренен с ним. Между ними возник контакт. Интерференция. Они были совсем рядом друг с другом.

— Я знаю их, — сказал Франц Фибер. — Эти два вида. Я оба их знаю.

— Те два человека, о которых я говорил, были беззвучны. Что-то покинуло их навсегда.

Каспер коснулся плеча Франца. Если хочешь послать сигнал без помех, то стоит воспользоваться физическим контактом.

— Но за этой их тишиной, за изоляцией, они звучали как и все другие люди. Как ты и я. Так что если ты или я, если мы попадем в такую ситуацию, если мир от нас отвернется. Или если мы сами отвернемся от мира. Это могли бы быть мы. Это можем быть мы. Вот о чем я думал, когда сидел перед ними. Что на их месте мог бы быть я.

На мгновение возникла полная открытость. На мгновение Каспер почувствовал, что оба они смотрят в то пространство, где парят самые черные демоны и откуда все мы время от времени получаем приличные дозы из огромной клизмы. Минуту молодой человек держался, потом не выдержал:

— Может, позвонить в полицию?

— Через минуту, — ответил Каспер. — Когда мы последуем за нашей путеводной звездой.

Он сделал глоток из посеребренной крышки. Очень может быть, что алкоголь и не действует столь эффективно, как сердечная молитва. Но во всяком случае, он действует так же быстро.

Фары осветили кусты, внедорожник пронесся мимо них со скоростью сто сорок километров в час. Франц Фибер уставился на Каспера. Только сейчас Каспер услышал, что мальчик уже близок к пределу своих возможностей.

— Она лгала, — сказал Каспер. — Когда говорила, что ей привозили детей. Теперь она хочет поехать и все исправить. Если уж женщина ее весовой категории так разошлась, значит, считает, что она бессмертна.

Въезд в санаторий был обрамлен двумя четырехгранными гранитными колоннами и пышным кустарником. Каспер подал знак, и машина остановилась в пятидесяти метрах от колонн.

Здания располагались на шести террасах, спускавшихся к старым виллам Торбэка. Построены они были из такого темного гранита, что ночью он казался черным. Но снизу была подсветка, а из каменных чаш по-тропически пышно струились вьющиеся растения и цветы. Все это напоминало о висячих садах Вавилона — чудо для апреля в Дании, когда последние морозные ночи еще с улыбкой ждут своего часа.

— Это для клиентов, — пояснил Каспер, — все эти цветы. Чтобы они поверили, что современные технологии уничтожили всю мелочность природы и что нет никакой необходимости стариться, если раз в три месяца можно впрыскивать очередную порцию ботокса в мешки под глазами.

— Какое-то не библейское место, — отозвался Франц Фибер.

С крючка за водительским сиденьем Каспер достал две двубортные поварские куртки и протянул одну из них Фиберу.

— Давай не будем слишком уж святыми, — сказал он. — Можем ли мы быть уверены в том, что Богоматерь отказалась бы от подтяжки лица и исправления прикуса? Если бы ей это предложили.

Молодой человек надел куртку. Руки у него заметно дрожали.

Каспер положил руку ему на плечо. Повернул его к себе.

— Подумай о детях. Представь их себе. Родителей рядом нет. Их дом далеко. Вокруг них происходит что-то непонятное. Они беспомощны. Ты слышишь это? Когда я видел ее в последний раз, у нее были следы побоев. Даже вот такие дети на самом деле беспомощны. И они зависят от нас с тобой. Ты чувствуешь это?

Молодой человек сглотнул.

— И кроме них. Тысячи других детей. В таком же состоянии беспомощности. Или еще хуже. И в нас самих. В тебе и во мне. Скрываются два маленьких мальчика. Ты слышишь их? Ты чувствуешь сострадание? Оно — наше топливо. Единственное, что может помочь двигаться дальше. Через всю симфонию.

Франц Фибер смотрел на него. Мгновение это обладало каким-то величием. Как у Кемпфа[48]в медленной части сто девятого опуса. В такой ситуации важно не позволить захлестнуть себя эмоциям. А как-то действовать и повернуть все в другое русло. Как Бетховен. Постараться облагородить сентиментальность.

Каспер подал знак. Фургон тронулся. Каспер опустил стекло.

Из кустов появился человек в темной униформе — под цвет гранита. Каспер махнул рукой, показывая куда-то в глубь автомобиля.

— Там сзади лежит обжигающе горячий кусок мяса. Седло теленка а-ля граф Меттерних. Температура его не должна опуститься ниже шестидесяти градусов, когда оно окажется на столе у Каина. Если вы задержите меня даже на три минуты, то вы конченый человек.

Тропический пейзаж поглотил охранника.

Они прошли через приемную с изогнутыми, словно в зале «Плейель», стенами, через гостиную, звучащую как зал «Мантзиус». Мимо стационара, где важно было очень хорошо прислушаться, чтобы вспомнить, что ты находишься в больнице. Им не встретилось ни одного помещения, не пригодного для записи вашего следующего камерного произведения.

Но стены отражали не камерную музыку. Они отражали замешательство и растерянность людей, которые надеются, но в глубине души не верят, что косметическая клиника может хотя бы на миллиметр приблизить их к тому, что для них так важно.

Они вошли в амфитеатр, на ступеньках перед большим камином лежали или сидели полсотни женщин, все они были в белых халатах.

В дверях, в облаке пара, появилась рыжеволосая женщина с зелеными глазами, в белом халате и с пучком свежих березовых веток в руках, должно быть банщица. Звучание ее было таким очаровательным и авторитетным, что Касперу захотелось, чтобы у него нашлось время и представилась возможность, сняв брюки, попросить ее о двенадцати ударах этим березовым веником.

— Что вы тут делаете? — спросила женщина.

— Наслаждаемся акустикой, — ответил Каспер. — Я всей душой болею за бедных. Но мои уши любят палисандр. И высокие потолки.

— Вы находитесь в женском отделении.

— Мы здесь по долгу службы. А свою сексуальность мы оставили за дверью.

Он услышал, как звучание ее смягчилось.

— Она не очень-то слушается, — сказала она. — Ваша сексуальность. Какая-то ее часть все равно просачивается.

Каспер протянул ей тот поднос, который он прихватил с собой из машины.