Девяностые приближаются - Дмитрий Валерьевич Иванов

народы, просто на всякий случай, чтобы не случилось чего-нибудь?

Посольский, который присутствовал на нашем собрании, багровеет и вытирает пот платком, а Виктор Николаевич, хряпнувший перорально в виде лекарства двести грамм бренди, пока ещё не понимает моей засады, отчего посольский смотрит на него недоуменно и недовольно. Николаевич не ждал визита из посольства и был сильно удивлён прибытием первых лиц на мероприятие, уже успев принять успокоительное, которое не сразу сказалась на его состоянии, ведь дядька он был нехуденький.

Зал притих, негритоска смотрит победно на малолетку, который может и не слышал ничего такого у себя в школе.

— Очень верный вопрос! Спасибо, что задали его! Я вижу, вы большой профессионал, — с чувством благодарю я, заставляя посольского скривиться.

Николаич, будучи психологически и фармакологически подготовленным, шепчет что-то ему на ухо: «Всё будет хорошо. Это Штыба. Он размажет её по полу!» — читаю я по губам, и моя некрасивая мордуленция расплывается в улыбке.

Пусть это не он сказал, а бренди внутри него, но приятно когда у тебя есть имидж.

— Да, правительство поступило очень подло! Людей выгнали из своих домов, лишили имущества, работы, возможности обучения детей, получения медицинской помощи, причём, наказали всех подряд, основываясь лишь на национальности. Да, шла война, но вина этих людей не была доказана, их загнали в концентрационные лагеря на всякий случай! — жгу глаголом я.

Говорю, а сам внимательно наблюдаю за реакцией зала. Девяносто пять процентов слушателей ничего ни про какие выселения не слышали, но сегодня услышат! Посольский окончательно побагровел и стал похож на вулкан Фудзияма в пике своей активности. Николаевич держит марку, кремень а не мужик. Бабёнка цветет и пахнет и подпрыгивает при каждом моём слове, так, что груди чуть не выскакивают из разреза её маечки. «Ничего! Я заставлю их сейчас выглянуть!» — злорадствую про себя я.

— Как вы поняли, я говорю о насильственном перемещении в 1942 году более 120 тысяч японцев (из которых две трети имели американское гражданство) с западного побережья Соединённых Штатов Америки во время второй мировой войны в концентрационные лагеря, официально называвшиеся «военными центрами перемещения». И я рад, что журналисты из США вспомнили про этот некрасивый период в своей истории!

— Я хочу, чтобы вы рассказали про Советский Союз, — с места пыталась крикнуть девушка, но шустрый ведущий уже отключил её от микрофона.

— Советский Союз осудил это интернирование, вызванное расовыми предрассудками, военной истерией и ошибками политического руководства США! — благосклонно смотрю на дамочку.

Народ начал хихикать, а местами и ржать, те, кто в теме был.

— Президент Франклин Рузвельт санкционировал интернирование, подписав указ. В результате все граждане японского происхождения были насильственно выселены с тихоокеанского побережья. Через пару лет Верховный суд США подтвердил конституционность интернирования, аргументировав это тем, что ограничение гражданских прав расовой группы допустимо, если того «требует общественная необходимость». А в конце войны законы о выселении были отменены, и, наконец, в 1948 году, если я не ошибаюсь, интернированным японцам была выплачена частичная компенсация за потерю собственности, однако большинство из них так и не смогли полностью возместить убытки.

Посольский изумлённо смотрел то на меня, то на Виктора Николаевича и вид имел помилованного от расстрела. Удивлённо-радостный вид, и я каждой фразой увеличивал градус его настроения.

— …Доказано полное отсутствие актов саботажа … полностью лояльны Соединённым Штатам… правительство намеренно скрывало эти отчёты, и другие важные улики на всех судебных заседаниях вплоть до Верховного Суда… Фраза «сиката га най» («ничего не поделаешь»)…

Меня пытались остановить из президиума, мол, ответил, молодец! А хрен им. Мне ещё один острый вопрос не нужен! И я после осуждения переселения народа плавно продолжил разглагольствовать на тему ненужности и преступности ударов по городам Японии атомными бомбами. Про запугивание Советского Союза, которое и было основной целью ударов. Короче, я занял все пятнадцать минут прений одним ответом. На девушку жалко было смотреть, зато президиум был за меня, и когда я закончил отвечать, он резко прекратил прения.

— Регламент! Прошу соблюдать регламент! Хватит вопросов, сейчас слово предоставляется вьетнамскому представителю!

Иду на своё место, наблюдая, как быстро делают ноги журналюги из «Балтимора», явно ничего хорошего от речи вьетнамца не ждут. Вьетнамец по пути на сцену остановился и с чувством обнял меня. А крепкий он паренёк, и не скажешь, что азиат. Выше меня ростом, и страшнее мордой.

Вьетнамец на плохом английском рассказывал про последствия войны, дополняя в чём-то меня. В основном про отравляющие вещества и мины, но в целом мы сошлись в том, что мирное население надо беречь, а мир очень хрупок, чтобы им рисковать.

Заседание продолжалось без обеда до двух часов и выступило всего семь человек с докладами, что подчёркивало моё достижение.

— Ты молодец! — сжала мою руку Леночка, маленькая, шустрая и некрасивая, но попала она к нам в делегацию заслуженно — спортсменка, вроде как гимнастка, и, судя по хрупким плечикам, «художница».

— Сам в шоке, — довольно говорю я и, включая дурака, добавляю. — И главное, чего они про этот эпизод в своей истории вспомнили? Хотя я их понимаю в чём-то, время было жестокое, и так устроен был весь мир. Я вот про британскую политику в отношении Индии много могу чего вспомнить.

Леночка смотрит на меня одновременно и с жалостью и с восхищением.

— Молодец, Анатолий, — жмут мне руку посольский и Николаевич.

— Ловко ты стрелки перевёл, она, значит, про татар спросила, а ты их в своё дерьмо ткнул, — добавил посольский, седоватый полный мужчина лет уже за шестьдесят, но молодящийся.

— Я про татар не слышал, а про японцев мне дядя Серёжа рассказывал.

— Что за дядя Серёжа, — заинтересовался вдруг Николаевич.

Наверное, моя информированность вызывала вопросы. Нет, те или иные факты встречались в нашей прессе, но разрозненно, а я целиком по проблеме ответил.

— Дядя Серёжа Поколено — бабушкин сослуживиц, умер года три назад, к сожалению, так он общался с американцами в сорок пятом в Германии, те ему рассказали об этом, а он — мне. Стало интересно, полистал подшивки газет в нашей библиотеке школьной, в «Правде» в прошлом году про расизм была статья, там и про японцев было. Кто ж знал, что она не про них?

Такой дядька был, и бабуля его привечала у нас. Балагур и весельчак, одна фамилия чего стоит? Рассказывал много чего, что не было в прессе, и про войну тоже. И статья в «Правде», была, я читал ещё в прошлой жизни, школьником готовясь к политинформации, думаю и в этой она вышла в 84-м. Нет, информации