Дар дождя - Тан Тван Энг

Я ждал у ворот причала на Вельд Ки, рядом с черным «Даймлером», до блеска отполированным дядюшкой Лимом. Со смаком угощаясь банановым пончиком, я наблюдал, как лайнер Восточно-Пиренейской пароходной компании входит в гавань, возвращая членов моей семьи на Пенанг. Они были в отъезде полгода, включая восемь недель дороги туда и обратно. Все это время я был предоставлен самому себе, и это мне нравилось, и я надеялся, что их возвращение не нарушит ставшего привычным распорядка.

В доках кипел шум: перекрикивались грузчики и кули, рекламировали свой товар лоточники, обменивались приветствиями встречающие, лаяли собаки, а детвора носилась вокруг доведенных до крика дедушек и бабушек, пытавшихся ее образумить. Над нами с криками кружили чайки, пароход, подходивший к пирсу, изредка гудел. В какой-то миг мне захотелось, чтобы рядом со мной оказался Эндо-сан.

Меня встревожило число слонявшихся по набережной австралийских солдат. Они все были очень молоды, с красными от жары лицами и темными пятнами пота на оливково-зеленой форме. Но еще больше меня тревожило целеустремленность на их лицах; они явно знали, зачем они здесь, и мне было интересно, приобщат ли нас к этому знанию. Губернатор Сингапура уверял население Малайи, что присутствие солдат не должно быть поводом для беспокойства, что военное министерство всего лишь старается обеспечить сохранность каучука и олова. Оглядевшись, я засомневался, что это вся правда.

Дядюшка Лим вернулся из управления порта.

– Пароход подходит к причалу, – сообщил он.

Я испытывал к нему большое уважение; дядюшка Лим был тверд, как ящик с гвоздями, и он научил меня немалому количеству грязных уличных приемов. Тем не менее он был учтив и скромен.

– Вашему отцу не понравится, что вы столько времени проводите с этим японцем, – сказал он, словно чтобы снова мне об этом напомнить.

– Нам просто нужно сделать так, чтобы он об этом не узнал, верно? По крайней мере, он хороший учитель, – продолжил я, когда дядюшка Лим потер локоть в том месте, куда я его ударил накануне вечером, лишив возможности двигаться.

Он заметил мою ухмылку.

– Вчера вам повезло. Я был немного пьян.

Я преувеличенно громко фыркнул.

– С удовольствием устрою тебе матч-реванш, когда протрезвеешь.

Он покачал головой:

– Признаю, этот японец – хороший учитель.

Изабель появилась первой: с развевающимися волосами, как обычно, бегом – как ни бранила ее наша ама за эту привычку, – она вырвалась из толпы сходивших на причал пассажиров. В двадцать один год она полностью расцвела, и в ее лице отчетливо проступили отцовские черты. Мы с ней походили на него больше всех; Эдвард с Уильямом пошли в свою мать. Сестра бросилась в мои объятия, а дядюшка Лим сдержанно отступил в сторону, вернувшись к роли молчаливого водителя.

– Ты так изменился! – воскликнула она, легко переведя дыхание. – Мы по тебе соскучились.

Я не мог ей врать, поэтому не стал говорить, что тоже по ней соскучился. Изабель отпустила меня и повернулась посмотреть на остальных.

– Посмотри, вон отец. Он отправил мальчиков за багажом.

Мой отец, Ноэль Хаттон, широким шагом вышел из тени причала на солнце, нахлобучивая шляпу – типичный англичанин до мозга костей. Ростом всего на дюйм ниже шести футов, пропорционального телосложения, с наметившимся животом от изнеженного образа жизни. Должен признать, он был очень красив: холодные голубые глаза, решительный подбородок, чуть оттопыренные уши, которые только добавляли ему шарма. Волосы его совершенно поседели.

Первым делом он высмотрел свой любимый автомобиль, пробежавшись по нему изучающим взглядом, чтобы убедиться, что за время его отсутствия не случилось никакой поломки. Увидев меня, он на секунду оторопел, и его брови поползли к переносице. Потом улыбнулся, пожал мне руку, и я ощутил его знакомый запах. Годы спустя, после войны, я нашел в отцовской комнате запечатанный флакон лосьона после бритья фирмы «Берберри», которым он всегда пользовался, и открутил крышку. Мне в нос ударил его запах, такой внезапный, такой неожиданный, что я уронил флакон. Тот упал, и содержимое темным пятном растеклось по полу. И на миг мне показалось, что отец вернулся.

– Ну как, ты примерно себя вел? – спросил он меня, бросив взгляд на дядюшку Лима, который едва заметно кивнул.

– Конечно, – ответил я. И в свою очередь взглянул на дядюшку Лима.

Отец обнял меня за плечи, и мне не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы понять, что он меня любит. Так почему я не мог ответить ему равным по силе чувством? Возможно, этот мой изъян стал результатом ожесточения из-за матери, чья смерть заставила меня чувствовать себя подкидышем в собственной семье?

Он отпустил меня и пожал руку дядюшке Лиму.

– Добро пожаловать домой, сэр. – С отцом дядюшка Лим говорил только по-английски, хотя и знал, что тот мог прекрасно объясниться на хок-кьеньском диалекте.

Вслед за носильщиком с багажом показались Эдвард и Уильям. Их тоже поразила перемена в моем облике. Я не видел Уильяма три года, но внешне он остался таким же, с улыбкой при мысли о новой, еще не опробованной шалости, с энергичными быстрыми движениями.

– Ты, я вижу, морил себя голодом, – сказал Уильям.

Он пожал мне руку и ткнул кулаком в плечо, но на этот раз в отличие от прошлого я легко избежал удара и поймал его за руку. Я развернул его кисть к запястью, защемив сустав и заставив его согнуть колени.

– Эй, отпусти, больно!

Я отпустил.

– Где ты этому научился?

– Кажется, наш младший братец научился давать сдачи, – сказала Изабель. – Молодец. – Она потянулась и быстро чмокнула меня в щеку.

В машине все разговоры были только о войне в Европе.

– Нам повезло, что мы успели уехать. Подлодки Гитлера топят слишком много наших судов, – сказал мне отец. – Нас ждут тяжелые времена.

– Британии потребуется больше сырья для заводов, – заметил я.

Пенангские коммерсанты считали, что война в Европе вытащит малайскую экономику из ямы, в которую та скатилась. Цены на олово, каучук и железную руду должны были подскочить до небес.

– Безусловно, но доставить все это туда будет проблематично, – возразил Эдвард.

– Здесь с нами все будет в порядке, – сказал Уильям. – До войны далеко.

В его голосе прозвучала горечь, и я понял, что ему не хотелось возвращаться на Пенанг. Он никогда не скрывал, что не горит желанием работать в семейной компании. Единственной причиной, по которой он проделал путешествие длиной в восемь тысяч миль и вернулся с ними домой, был прямой приказ отца.

Ноэль смотрел в окно, поджав губы.

– Знаешь, я бы предпочел, чтобы ты год-другой поработал в компании, прежде чем поступать на военную службу. И ты мне это пообещал перед отъездом. По крайней мере, узнаешь, откуда берутся деньги, которые ты спускал на своих лондонских друзей.