Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех - Надежда Ожигина

– Истерро! Вы в порядке? – резко позвал Эрей, нарушая всеобщий благостный настрой. – Побратим!

Викард опомнился в тот миг, когда монах качнулся и изумрудный нимб угас, и панцирь распался на куски; варвар успел подхватить, поддержать, мимолетно отмечая, что девушка права, и лицо монаха зелено, настолько, что надежды почти не осталось, и тело в могучих руках невесомо, прозрачно, просто сходит на нет, истончается, тает. Беспомощно оглянулся на мага в углу.

Хищным рывком Эрей очутился рядом, стиснул безвольную руку Истерро и, глядя в потолочные балки, выкрикнул заклятье Двойного Щита.

Это было сложно, едва ли не смертельно – оборвать на полпути ток Силы, не дать выплеснуться в ненужный Щит и удержать в угасающем теле друга, но ради этого момента, ради этого заклятья он просидел сиднем в углу, победил себя, не ушел в Океан, оставляя поле боя под темным контролем. Он вливал себя, душу свою в Истерро, мешал Силу, как иные мешают кровь, и перевернутый, никчемный Щит делался братиной, и Океан шумел свидетелем на грани сознания. Рядом тихо бранился Викард, тщась вернуть не успевшую рассосаться светлую Силу, искренне, яростно, как умеют лишь дикие сыны Инь-Чианя, опираясь на священное безумие, держал монаха – и смеялся от счастья, ловя привычную боль недолеченных ран.

Истерро хватило малой толики их усилий. Дернувшись загнанной клячей, он захлебнулся потоком воздуха, ловя его обожженными легкими, закашлялся, замотал головой, брызжа слезами и потом, забился, выдирая мокрые ладони из захвата инь-чианина. С сознанием вернулся и рассудок, включился вовремя, чтобы с грехом пополам загасить Щит. Его чудодейственный голос еще не вернулся, не ожил, он даже крикнуть не мог, он лишь хрипел, гудящая в венах темная Сила вымораживала насквозь, и монах дрожал всем телом, словно в ознобе. Удалось сморгнуть слезы, Истерро посмотрел на мир вокруг и выдохнул одними губами:

– Уходим! Эрей, хватит, нужно уходить!

Эрей сквозь туман и раздирающий голову звон взглянул на кузнеца, на его дочь, застывшую в молитвенном экстазе, прислушался к гулу за окнами. В горнице все ходило ходуном, звенели мертвые руды мечей, гудело пламя, подпрыгивали половицы. Весь дом дрожал, гася собой заклятье, уводил по бревнам, по древесным жилам в землю, дом был славный, он старался, спасал людей и магов, вздумавших трясти основы мира. Из-за стропил выглядывал перетрухавший домовик и злобно крыл все мажье племя. За слюдяными оконцами испуганно кричали, плакали дети, кто-то надрывал глотку, созывая то ли на драку смертную, то ли на пожар, но пожара не было, просто пламя вырывалось над трубой почти на метр. А вот с дрекольем народ подтягивался, бабы вдруг заголосили, что сожрал темный маг кузнеца и девку его беспутную…

– Уходим, – повторил он за монахом и потащил Истерро к дверям. Впрочем, и у него Сил было – впору одалживать.

Викард пришел в себя на пятом выдохе, резком, как учили в Школе, потер взопревшие ладони, послушал толпу за окном, осмотрел оцепеневших в священном трепете кузнеца с дурехой-дочкой, недовольно забурчал и встал на ноги. Тело охотника за нечистью справлялось быстро, восстанавливалось, мощи его хватило б и на пятерых, что ему Истерро! Пушинка, не монах. Да и братко со своими мажьими делами стал почти прозрачным, как тогда, у Храма.

– К конюшне, Берсерк! – Эрей тяжело оперся о протянутую руку побратима. – Дотащишь?

– Шутишь? – фыркнул великан и перехватил Истерро поудобнее. На пороге горницы оглянулся и прикрикнул: – Эй, кузня, дочь спасай! А ну как балки не сдюжат? Если дуру бревном придавит, к чему мы тут корячились? А нам мешать не моги! Дочу твою исцелили? В расчете! Берем кобылу и уходим тихонько.

Конюшня, хвала Единому, пустовала, взятая под опеку цельконом – крайне эффективной защитой от зевак. Дэйв радостно забил копытом при виде хозяина, подала голос крапчатая, и сивая лошадка монаха загарцевала за компанию, еще не зная, на что обрекла ее судьба.

Поехали потихоньку, как и обещал инь-чианин, степенно, будто и не спасались бегством от возможной драки с сиволапыми, а ехали себе дальше по мажьим делам, но за деревней все же пришпорили, заторопились, и зараженные спешкой седоков лошади попытались взлететь вслед за цельконом. Эрей придержал коня, заставляя сбивать копыта о грешную землю, не пуская в привычное небо. Темная тварь рыкнула, скалясь на солнце, пошла ровнее; крапчатая и сивая покорились воле вожака, перестали взвиваться свечками и скакать безумными козами, понесли вперед, что по небу соколы. Викард благодарно выругался, Истерро рискнул открыть глаза и покрепче вцепился в поводья, ища опоры. Эрею было проще: на широкой спине целькона, меж уютно сложенных крыльев, сиделось будто в кресле у камина; едва деревня скрылась за поворотом, маг осадил коня, объявляя привал. В конце концов, кому приспичит преследовать святых целителей и грозных магов, пожирателей кузнецов? Ради чего? Они ведь не из страха от дреколья уходили, жаль было сиволапых воителей.

Целенский конь, повинуясь приказу, застыл изваянием, будто вовсе скакать не умел, так, померещился гордый полет. Крапчатая всхрапнула, сотворив невозможный маневр, но разминулась с темной тварью, обогнула по дуге, плавно сбавляя скорость, щадя массивного седока. Серебристо-серая лошадка Истерро, темпераментная, гордая, совсем не крестьянская, вошла копытами в землю рядом с Дэйвом, и монах вылетел из седла в придорожный овраг.

– Экая девочка! – причмокнул ей Викард, не забыв побаловать лаской свою кобылу. – Ой, горячая! Кузнец сказывал, ее жеребенком купчина один в счет долга оставил, хороша оказалась да бестолкова, ни пахать, ни жернова крутить. Думал, дочери пристроить, а та верхами брезгует. Вот и отдал, как взял, в счет долга. Бабник? Ты там живой? На такой красотке нужно умеючи скакать, с душой, это тебе не девка гулящая. Не фрейлина, Императрица!

– Вот так ее и назову, – с кряхтением ответил монах, ползком выбираясь из оврага. – Чуть не зашибла, зараза титулованная!

– Лучше покороче, – посоветовал Эрей, изгибаясь и подавая страдальцу руку. – Има, например.

– Има так Има. Нормально, – согласился Истерро, с неодобрением косясь на лошадь. Та отвечала полной взаимностью, презрительно фыркая потерявшему контроль седоку. – Вы не хотите спешиться? Я бы отдохнул…

– Доедем потихоньку до дубравы, – маг указал на едва заметную зелень на горизонте, – там отдохнем и подкрепимся.

– Можно и поспать, братко, – урезонил Викард. – Надорвались вы малость, нет? Жару переждем, а по ночному холодку ухнем до крепости Торпин, оттуда до Мантрея рукой подать, к турниру аккурат поспеем. Здесь, в Хвиро, тракты хорошие, езженные, не собьемся. Да и звезды светят, что фонари.

– Посмотрим, – буркнул маг и тронул коленями бока целькона.

Истерро скривил страдальческую мину, всем видом стремясь напомнить, что едва не отдал Богу душу, спасая мир, но спутники попались бесчувственные и намеки понимать отказались. Отчаявшись заполучить хоть толику сочувствия, монах нехотя заполз в седло и надулся обиженным филином. Врожденная справедливость твердила, что надрываться на весь мир его никто не просил, напротив, вовремя остановили, от самой Калитки отвели, но уязвленное самолюбие отказывалось принимать доводы рассудка. Не так часто мы совершаем в жизни подвиги, еще реже получаем за них по заслугам духовным. За все отвечаем по смерти, когда приходит время последнего расчета, все видит и подмечает Единый Господь, за все воздаст по Возвращении, но при жизни… хоть клочок славы посмертной… Хоть ниточку в награду за труды!