Синдром Фигаро - Ирина Грин

Вольфганг написал, что собирается жениться на Констанце Вебер, и попросил сестру похлопотать перед отцом, чтобы тот дал сыну свое благословение. Наннерль чувствовала, что Леопольд Моцарт никогда не одобрит этот брак, ведь когда-то Вольферль уже хотел жениться на девушке из семьи Вебер – Алоизии. Тогда отец категорически запретил сыну даже думать о том, чтобы связать себя узами брака. Ведь это навсегда поставит на нем крест как на композиторе. Тогда брат подчинился. А что сейчас? Вряд ли Леопольд поменяет свое мнение. Наннерль все-таки попробовала поговорить с отцом, но, нарвавшись на его возмущенный взгляд, предпочла уйти в свою комнату. Вольферль продолжал забрасывать отца письмами, но «наилучший из отцов», так Вольфганг величал Леопольда в своих письмах, был непреклонен. И все-таки Вольферль и Констанца обвенчались в соборе Святого Стефана, там, где хранятся мощи святого Валентина, который тайно венчал влюбленных. Я об этом, кажется, рассказывала в Вене, да?

Ася, по-прежнему внимательно ловившая каждое слово Наны, сосредоточенно кивнула.

– «Наилучший из отцов» дал свое благословение, – продолжила Нана. – Правда, оно опоздало и пришло на следующий день после свадьбы, но это уже не имело значения. Формально добро было получено. К сожалению, лишь формально…

Они приехали в Зальцбург через год после свадьбы – юная Констанца, рядом с которой Наннерль чувствовала себя замшелой старой девой, и маленький Вольферль. Маленький – потому что для Наннерль он навсегда остался чересчур шустрым малышом, который с трудом доставал до клавиш их старого клавесина. Да и ростом он был чуть выше зальцбургских мальчишек – около 1 метра 60 см, щупленький, тщедушный, с несоразмерно крупной головой, невероятно подвижный и постоянно жестикулирующий, очень бледный из-за перенесенных в детстве болезней. Роскошные светлые волосы Вольфганг тщательно зачесывал на уши, страшно стесняясь отсутствия мочек – фамильного дефекта Моцартов.

Как же Наннерль хотелось растрепать эти волосы – бог с ними, со странными ушами, – обнять брата, прижать в груди. А еще поиграть с ним в четыре руки на клавесине. Но она знала – отец будет недоволен, а потому была холодна и с братом, и с невесткой. Не смягчило отца даже то, что своего первенца Вольфганг назвал в его честь – Леопольдом.

После отъезда брата обстановка в доме стала еще более гнетущей. Иногда Наннерль ловила на себе взгляд отца, полный разочарования, словно она была в чем-то виновата перед ним. Он ни одним словом не выказывал своего недовольства, но девушка чувствовала, что само ее существование раздражает его, отравляет ему жизнь. Поэтому она была очень рада, когда отец объявил, что нашел ей подходящего жениха – магистрата барона Иоганна Баптиста фон Зонненбург. Ничего, что будущий супруг успел уже дважды стать вдовцом, имел от предыдущих жен пятерых детей и был на пятнадцать лет старше невесты. Чудо, что он вообще нашелся, – ведь Наннерль исполнилось тридцать три года, и в те времена она уже не представляла никакого интереса для мужчин, желающих создать семью. После свадьбы пара жила в доме матери Наннерль. У них родилось трое детей. Наннерль пыталась учить их музыке, но чуда не произошло – дети не унаследовали таланта матери. После смерти мужа Наннерль вернулась в родной дом. Отец уже четыре года как умер, но женщине постоянно казалось, что суровый взгляд Леопольда продолжает преследовать ее, и она по-прежнему пыталась стать достойной, заслужить его расположение. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, Наннерль давала уроки музыки, но вскоре ослепла, и от учеников пришлось отказаться. Она умерла в нищете и одиночестве, была похоронена на кладбище собора Святого Петра в Зальцбурге. Могилу ее не отметил ни крест, ни памятник. В конце жизненного пути мысль: «Лучше бы я умерла тогда» – посещала ее все чаще и чаще. О том, какой была бы ее судьба, если бы она, как Вольферль, воспротивилась отцовскому диктату и обвенчалась с Францем, Наннерль предпочитала не думать. Много ли счастья принес брату его поступок?

– О чем это вы тут шепчетесь? – громогласно поинтересовался Лебедев, появившись в дверях беседки.

– О Моцарте, – ответила Ася.

– Скорее о том, что нашим родителям всегда доподлинно известно, как сделать счастливым своего ребенка. И даже если в результате окажется, что своими благими намерениями они вымостили дорогу в ад, они ни за что в этом не признаются.

Сказано это было с такой горечью, что у Кристины промелькнула мысль: речь уже идет вовсе не о Марии Анне Моцарт. Но развить ее не удалось – вслед за Лебедевым к столу подтянулась мужская половина.

– А вот и шашлыки, – торжественно провозгласил Рыбак, ставя на стол огромное блюдо с аппетитными кусками мяса, нанизанными на шампуры. От блюда шел такой аромат, что думать о чем-то, кроме еды, казалось кощунственным. Тимур добавил к натюрморту две корзины – с овощами, зеленью и фруктами.

– Это мужской вариант стола, – пояснил он, – а потом будет женский – с чаем, кофе и сладостями. Федор! Ты, случайно, ничего не забыл?

Тимур выразительно посмотрел на Лебедева, с комфортом развалившегося в кресле из ротанга между Кристиной и Асей.

– Забыл, конечно. – Федор подскочил и унесся в дом. Появился он буквально через несколько секунд с третьей корзиной, из которой выглядывали горлышки бутылок.

– Знаю негативное отношение нашего начальства к спиртным напиткам, но думаю, против бокала мерло или каберне совиньон оно возражать не будет. – Тимур улыбнулся и сел в кресло, которое только что покинул забывчивый программист.

Настя, до этого спокойно сидевшая на руках у Кристины в обнимку с книгой Удальцовой, потянулась к столу и вытащила из корзины большущий помидор зелено-буро-красно-бронзового цвета.

– Уж не Заржавевшее ли это сердце Эверетта[21], – усмехнулся Рыбак.

– Оно самое, – подтвердил Молчанов.

– Неужели сам вырастил? – рука Ивана нырнула в корзину и вынырнула уже с помидором.

– Если бы! – Тимур достал еще два плода и протянул Кристине и Асе. – Вчера прислали из Крыма наши клиенты. Давай, Иван, наполним бокалы и поднимем их за процветание нашей фирмы и замечательных девушек.

– И за нашу гостью, – добавила Ася. Получилось, как будто Тимур в своем тосте обошел Нану стороной.

Вино было замечательным, мясо – сочным и мягким, помидоры – сладкими, и день, катившийся к закату, вполне мог претендовать на звание лучшего дня года.

– Кстати, а почему Моцарт? – совсем некстати спросил у Наны слегка захмелевший Лебедев. – Как-то это несовременно… Ай!

Последний возглас был вызван Асей, довольно чувствительно пнувшей программиста под столом.

– А что? Я что-то не то сказал? – начал оправдываться он.

– А еще называешься детективом, – не упустил случая подколоть Лебедева Рыбак. – Если девушка носит имя сестры Моцарта и занимается изучением его творчества, наверняка речь идет о семейных традициях. Я прав, Нана?