Питомник - Полина Дашкова

Галина Семеновна Солодкина любила поболтать с невесткой. Насамом деле болтала только она, а Ксюша кивала с умным видом, изредка вставляя:«Ну да, конечно. Надо же, как интересно, а я не знала». У Галины Семеновнынакопился огромный запас невысказанных поучительных монологов. Сын совершенноне умел слушать, зато теперь она могла дать себе волю. Ксюша представлялась ейкуском влажной глины, которому следует придать правильную изящную форму, апотом вдохнуть в свое неповторимое произведение жизнь.

Она учила невестку ходить, говорить, причесываться, выбиратьодежду в дорогих бутиках, продукты в супермаркете и на рынке, купать, кормить иодевать ребенка, а главное, правильно относиться к Олегу.

Олег бывает немного странным, как все творческие люди. Онвесь в себе, в своих мыслях, фантазиях, так сказать, в творческом процессе. Да,у него не все ладно со здоровьем, у него целый букет болезней, гипертония,нарушение внутричерепного давления, и с нервами плохо. Просто он не щадил себя,много трудился интеллектуально, а это страшно изматывает нервную систему.Теперь ему приходится принимать лекарства, и некоторые препараты, имеютнеприятные побочные эффекты.

Слово «наркотики» в семье Солодкиных было запрещенным,табуированным. То, что пил горстями и вкалывал себе в вены Олег, тактичноименовалось «препаратами». Галина Семеновна упорно не замечала многолетнююнаркоманию своего единственного сына. Ксюша была бы рада тоже не замечать,однако Олег тихо и весьма упорно пытался посадить ее на иглу, уверяя, что безэтого они никогда не поймут друг друга.

Вчера вечером к нему приехали гости. Фотограф Киса и двефотомодели, совершенно одинаковые блондинки. Именно их видела Ксюша навидеопленке, именно они веселились на солнечной лужайке под присмотромэлегантной дамы красной шляпе.

Фотограф Киса был такой же наркоман, как Олег, к тому же«голубой». У него не было имени, только прозвище Киса. Девочки наркотиками небаловались, однако привезли с собой какую-то новую синтетику. Ксюша слушала,как они рекламировали свой товар и особенно подчеркивали, что для привыканиядостаточно одной дозы. Олег и Киса укололись, девочки устроили стриптиз подмузыку, сначала в столовой, потом на веранде. Киса их снимал в разных позах, дочетырех утра орала музыка, причем какая-то особенная, изощренно действующая наподсознание. Маша плакала и не могла уснуть. Олег и девки все время влезалинаверх, вопили, приставали к Ксюше.

— А че такая кислая? Оттянись, расслабься, лапушка! —кошачьим протяжным басом мяукала одна из девок, пытаясь как-то омерзительноприльнуть, погладить коленку.

— Слышь, твоему младенцу надо успокоительное давать, чегоона так разоралась? — вяло спрашивала другая.

— Хочешь, скажу, почему тебе так хреново? Ты просто незнаешь, что такое настоящий кайф. Вот смотри, один укольчик, и ты станешьдругим человеком.

Ксюша просила их уйти и по возможности не шуметь. Ониизвинились издевательски вежливо и ушли. Внизу еще громче взревелапсиходелическая музыка. Маша устала плакать, заснула у груди, Ксюша сидела, нешевелясь, чувствуя, как вздрагивает во сне ребенок, и не знала, что делать.Дверь в комнату не запиралась. Ну не вызывать же милицию! Ей уже приходило этов голову. Сотовый телефон Олега валялся внизу, в столовой, и можно былопотихоньку утащить его, позвонить «02». Однако это ведь полный бред, скандал навесь поселок. К ее мужу приехали гости, они всего лишь развлекаются.

Через полчаса красотки вернулись вместе с Олегом, которыйуже ничего не соображал. У Ксюши на глазах они обнимали его тонкими и гибкими,как водоросли, руками, томно закатывали глаза, бормотали непристойности и опятьпредлагали Ксюше уколоться. Олег громко, истерически смеялся, орал: «Ой, девки,щекотно!»

Машенька проснулась, заплакала, он выхватил ее у Ксюши ипринялся трясти, комично изображая заботливого отца и повторяя гнусавымголосом: «Баю-бай, слушайся папочку!» Одна из девок подползла к Ксюше на четверенькахи захныкала: «Уа, уа, мамочка, дай молочка!», при этом хватала ее за ноги и недавала подойти к Олегу, отнять ребенка. Вторая прыгнула на старинный шахматныйстолик, скинув с него стопку чистых детских вещей, и стала медленно, плавноизвиваться и расстегивать пуговицы блузки.

Ксюша могла поклясться, девки не кололись и ничего, кромеводы и сока, не пили. Она видела их глаза, наглые, ледяные, совершенно трезвые.Они развлекались, оттягивались. Кричать «Прекратите! Уйдите отсюда!» былобесполезно. Ее никто не слышал. Первая продолжала ползать на четвереньках,скаля зубастый рот, вторая уже скинула блузку и вертела бедрами, избавляясь отузенькой мини-юбки. Олегу наскучила роль комедийного папочки, он небрежно кинулребенка на диван. У Маши от крика посинели губы, Ксюша закутала ее в вязануюшаль, прижала к себе и принялась укачивать, шепотом, на ушко, петь колыбельную.

Наконец они выкатились из комнаты, прихватив с собойосовевшего вялого Олега. Ксюша решила не появиться, пока они совсем не уедут,придвинула кресло-качалку к Машиной кроватке. За окном был ясный теплыйрассвет, щебетали птицы. Страшно хотелось спать. Сквозь сон она услышалаурчание мотора, какой-то новый мужской голос, хлопанье дверей, сухой неприятныйшорох гравия на дорожке под окном, русалочий смех, опять урчание мотора.Наконец стало совсем тихо, остался только радостный птичий щебет. Ксюшадодумала, что надо встать, спуститься вниз, умыться, зубы почистить, потомраздеться и лечь в постель. Но не было сил открыть глаза. Сон сковал еенамертво, как застывшая смола. Она чувствовала себя пчелой, впаянной в кусокянтаря. Вокруг нее зашевелилось нечто жуткое, не живое, но и не совсем мертвое.

Гигантская пластмассовая кукла с желтыми волосами раскрываларот, хлопала глазами, громко, отчетливо повторяла: «Оттянись, уколись».Фотограф Киса, отлитый из упругого голубого желе, похожий на гигантскуюмармеладину, колыхался в беззвучном смехе. Еще одна кукла, золотисто-розовая, счерными грубыми прорезями суставных перемычек, сгибала и разгибала твердыетонкие конечности, кланялась, приседала, словно кто-то дергал невидимые нити.Но всех заслонил огромный, бесформенный Олег, грубо сшитый из белой фланеличерными нитками, с пуговичными глазами. Руки, рыхло набитые ватой, хлопали, каккуриные крылья, тянулись к Ксюше. Она почувствовала странное покалывание, какбудто в тряпочной руке, которая прикасалась к ней, забыли швейную булавку. Нуда, конечно, булавка. Что же еще может так царапать кожу?

Тряпочный вялый Олег шевелил намалеванным ярко-красным ртом,бормоча что-то, и Ксюша расслышала:

— Ну, где там вена у тебя, мать твою?

Она продралась наконец сквозь липкую толщу сна, вскочила,опрокинув кресло-качалку. Утреннее солнце обожгло глаза, вместе с пустымсоломенным стуком прозвучал еще один звук, тяжелый, мягкий. Она увидела на полуголого Олега, белого, рыхлого, в длинных цветастых трусах. В руке он держалшприц, наполненный какой-то мутной дрянью. На кончике иглы дрожала маленькаяплотная капля.