Ночи Клеопатры. Магия любви - Татьяна Вяземская

Золото? Серебро? Все это имелось, и имелось в немалом количестве, но Аполлодор все-таки был чрезвычайно умен: он сделал именно то, что заставило Марка Антония и других римлян стоять, разинув рты, когда корабль тихо швартовался в гавани Тарса.

Пурпур! Гигантское количество пурпура! Цвета, который могли себе позволить в одежде очень и очень немногие – цена не просто кусалась, а проглатывала целиком: тысяча денариев за мину пурпурной шерсти и семьдесят пять – за мину пурпурного шелка! Ведь для того, чтобы окрасить мину шерсти, нужно было использовать пятнадцать тысяч иглянок! Кстати, именно благодаря этому профессия ловца ракушек оплачивалась достаточно неплохо.

Позолоченное дерево носа и кормы, посеребренные весла на фоне этого пурпурного великолепия парусов попросту терялось.

Возможно, в другом случае Марк Антоний не вышел бы встречать ее корабль лично – в этом ни у Клеопатры, ни у Мардиана не было никаких сомнений.

А так – буквально выскочил, и по всему его виду было понятно: сохранять хоть какое-то подобие величия удается полководцу с большим трудом.

«Далеко ему до Юлия», – с усмешкой подумала Клеопатра, глядя на обалдевшее лицо триумвира, застывшего на набережной чуть ли ни с открытым ртом. По лицу Цезаря практически невозможно было определить, какие эмоции он испытывает в данный момент, разве что он сам хотел это продемонстрировать окружающим.

Она, не имеющая опыта отношений, долгое время считала, что он абсолютно безэмоционален – до тех пор, пока он не заболел. Ухаживая за ним и вслушиваясь в бред больного с высокой температурой, она узнала и о том, как сильно он любил первую жену, и о чувствах, испытываемых им к дочери, и о его горе, когда Юлия умерла.

И только спустя два года он позволял иногда маске падать со своего лица – тогда, когда обнимал ее или играл с Цезарионом…

У этого же… варвара на лице можно было прочесть все, что он испытывал сейчас. Как будто по лицу быстро-быстро пробегали слова.

Она могла поклясться, что в голове Марка Антония сейчас звучит примерно такое:

«Боги! Какое великолепие! А стоит это… до хрена! Тут если продать одни только паруса… И дерево позолочено. Если не выпустить ее отсюда вместе с ее кораблем… Мало ли что, в море случается всякое. Дурак! Ее прибытие видело как минимум несколько тысяч человек. Кому ты потом что будешь рассказывать? А жаль. На эти деньги можно было бы выдать легионам существенную премию, и тогда Октавий… катился бы из Рима прямиком к Орку. Заманчиво – но, к сожалению, невыполнимо. С другой стороны… С другой стороны, она отправила денег Кассию, а это означает, что с нее можно содрать побольше. Столько, столько нужно для организации похода против парфян. Да, Египет богат – и я буду не я, если не стрясу с нее столько денег, сколько нужно. Говорят, царица умна… Будь она умной – ни за что не поперлась бы сюда на таком роскошном судне. Приплыла бы скромницей, сделала бы вид, что денег у нее не так много… Ну, что же, тем лучше. Разговаривая с глупой царицей, можно особо не напрягаться».

Да, миленький, да. Хоть ты и римлянин из хорошего рода – о, как вы кичитесь своими семействами и их историей! – но по духу ты истинный варвар: достаточно простодушный и недалекий. Уловил только то, что лежит на поверхности. Да, ты не Юлий. Стало быть, тем проще будет подчинить тебя себе.

«Да, это не Юлий», – подумал и Мардиан. Жаль Клеопатру: после такого мужчины, как Цезарь, даже просто лечь в постель с этим… куском мяса… Хотя, надо признать, Антоний по-своему хорош. Он смел, он хорошо сложен. Возможно, некоторые женщины нашли бы его даже красивым, но его лицо… Бычок. Вернее, бугай. Прущий напролом и впадающий в экстаз от красной тряпки, которой помахали перед носом.

Вот они и помахали – правда, пурпурной тряпкой.

А если Клеопатра и в самом деле полюбит римлянина? Он, Мардиан, тогда смирился с ее любовью к Цезарю, потому что Цезарь и в самом деле единственный. Когда ты понимаешь, что сам являешься не вполне полноценным мужчиной, то, что женщина, которую ты любишь всю свою сознательную жизнь, полюбила кого-то, кто превосходит и тебя, и всех окружающих, с этим как-то проще смириться. А Антоний… Любимец женщин и, по слухам, мастер постельных утех – вот и все, что он собой представляет.

А ведь Клеопатра, должно быть, знакома с ним… В Риме он ни разу не был у них в гостях – как-то так получалось, – но зато именно он возглавлял конные римские войска, авангард армии Габиния.

– Послушай, моя царица, а ведь именно Антоний командовал тогда конницей, когда твой отец сумел вернуть себе трон. Он что, не понравился тебе тогда?

Если мужественный молодой воин не понравился четырнадцатилетней девчонке, стало быть, и сейчас можно быть спокойным: Антоний постарел, попойки и любовные похождения оставили на нем свой след, да и Клеопатра уже давно не восторженная глупая девчонка…

– Я не видела его тогда, – ответила царица. – Мы же с тобой прятались, а потом пришла Ати – помнишь? – и отвела нас к моему отцу. Ты хотел заранее составить о нем мнение? Думаю, это неверно: даже если ты и доверяешь моим суждениям, я бы предпочла, чтобы ты вынес о нем собственное мнение. Ведь, возможно, мне придется с тобой посоветоваться.

– А разве мое мнение может повлиять на принятое тобой решение, царица? – с горечью поинтересовался евнух.

Клеопатра вздохнула и погладила старого друга по руке.

– Нет, мой милый. Я все равно сделаю все, что буду считать благом для государства.

Антоний во все глаза смотрел на невысокую стройную женщину, спускающуюся по трапу. Владычицу вот этого великолепия. Последнюю любовь Цезаря. Мать его сына.

Он вызвал ее сюда?! Нет, приплыла сама, сделала одолжение. Одета просто, но на фоне нескольких дюжин девиц, разряженных в дорогущие ткани и обвешанных украшениями, сразу ясно, кто здесь царица.

Ослепительная красавица? Ерунда! Римляне ценят высокий рост – она мелкая, чуть выше плеча ему будет, пожалуй. Фигура – не в его вкусе: ему нравятся пышные женщины с крутыми бедрами и увесистой грудью, она же больше напоминает молоденькую девушку, чьи формы еще не до конца развились. Не блондинка, но и не жгучая брюнетка: волосы скорее каштановые.

Крупный нос. Хорошей формы, правда, таким носом гордился бы римлянин. Римлянин-мужчина, но никак не женщина. Подбородок для женщины тоже резковатый – Марку Антонию нравились покладистые женщины. Особенно после почти девяти лет брака с Фульвией, которой скорее следовало бы родиться мужчиной…

От воспоминания о жене Антония передернуло. Вестей от жены не было уже больше месяца. С одной стороны – к счастью: меньше знаешь, как говорится, крепче спишь. С другой стороны, ее молчание могло означать, что она затевает что-то еще. Ради него, Антония, – и при этом не посоветовавшись с ним. Фульвия! Она всегда думает, что знает, что для кого будет лучше. Он не любил жену и не любил двоих сыновей, рожденных ею. И в каждой женщине, хоть мало-мальски напоминающей Фульвию, готов был видеть врага.