Крымская война - Алексей Трубецкой

В зависимости от полка и места его расположения жизнь офицера могла быть легкой и беззаботной или же трудной и полной лишений. Гвардейский офицер из богатой семьи нес службу в столице, посещал блестящие балы, был завсегдатаем великосветских салонов, проводил время в пирушках. В то же время бедный офицер заштатного пехотного полка, расквартированного в провинциальной глуши, страдал от одиночества, тоски и множества бытовых неудобств. «Заброшенный зимой в глухую деревню, он живет в жалкой лачуге и общается только с местным священником — и это еще не самое плохое, что может его ожидать», — пишет Кертисс о таком служаке. Не удивительно, что многие из офицеров далеких гарнизонов, разбросанных по огромной империи, спивались и теряли интерес к жизни.

Но, несмотря на жестокие нравы и тяжесть службы, в русской армии сохранялся сильный кастовый дух, забота о чести мундира. Полковые традиции, байки старых солдат, воодушевляющие наставления и призывы командиров, система отличий и наград — все это вселяло в души солдат и офицеров чувство гордости воинской службой. Православная церковь, тесно связанная с российским патриотизмом, имела огромное влияние на массы, в том числе и на армию. Власти и командование искусно пользовались церковью, чтобы внушить солдатам верность воинскому долгу и необходимость безусловного повиновения. Солдатская преданность и любовь к «их отцу», императору, была поистине беззаветна. Когда в 1855 году в одном полку получили известие о смерти Николая I, солдаты «осеняли себя крестом, многие молились, кто-то упал на колени, прося Господа упокоить душу государя, — писал очевидец, автор „Походных записок в войне 1853–1856 годов“ штабс-капитан П. В. Алабин[89]. — Когда я начал читать манифест, солдаты, офицеры, генералы — все рыдали». Всем солдатам надлежало выучить наизусть и произнести текст присяги «на кресте Спасителя и Святом Евангелии», давая клятву служить Господу и государю верой и правдой, безоговорочно повиноваться командирам, стойко переносить тяготы, быть готовым отдать кровь до последней капли за государя и Отечество. Далее в солдатском катехизисе говорилось, что тот, кто остался верен присяге и отдал жизнь на поле брани, войдет в Царство Небесное, а тот, кто вернется с войны живым, получит славу и государеву милость. Примерно то же мы видим и сейчас в некоторых частях мира: безусловное слепое послушание в одеждах полурелигиозного рвения.

Русская армия шла на войну, исполненная воодушевления. Тот же автор П. В. Алабин замечал, что русский солдат всегда идет на войну с радостью, поскольку там его не ждет утомительная муштра, а время от времени можно получить лишнюю чарку водки; к тому же он радуется переменам: ведь там, куда ты направляешься, всегда лучше, чем там, откуда ты идешь. В результате, несмотря на все ошибки, особенно тактические, успех в сражении достигался благодаря храбрости и стойкости простых солдат. «Русский солдат — удивительный человек: он спит, подложив камень под голову, он сыт черным сухарем и водой и готов петь, оказавшись в хлеву», — цитирует Кертисс одного наблюдателя. Гельмут фон Мольтке[90] так пишет о русских солдатах, воевавших с турками в 1829 году: «Великолепный боевой дух, который ни разу их не оставил, обеспечивал русским успех в самые трудные минуты испытаний».

Основной силой русской армии была пехота, а излюбленным оружием — штык. Решительная штыковая атака крупного отряда считалась более эффективным средством, чем какое-либо маневрирование небольшими группами. Русские ружья отличались скверным качеством, уход за ними также был никуда не годным: главное, чтобы к нему можно было примкнуть штык или пройти с ним парадным шагом на военном смотре. Профессор Кертисс отмечает, что во время Крымской войны в Московском полку было осмотрено 1318 гладкоствольных ружей. В результате выяснилось, что 70 из них были покрыты ржавчиной до такой степени, что не могли стрелять, а 454 ружья имели неисправные замки. У многих других были повреждены ствол, казенная часть или штык. В Бутырском полку аналогичные повреждения оказались у 1400 ружей из общего количества 1991. В других полках картина была несколько лучше, но и там хватало неисправных ружей. Новое французское ружье, заряжаемое с казенной части, считалось непригодным для русской пехоты. «С таким оружием наши солдаты откажутся от рукопашного боя, да и патронов не будет хватать», — приводит Кертисс высказывание русского офицера. Прусское «игольчатое» ружье[91] тоже не получило одобрения: «Солдат в пылу боя сможет расстрелять сразу все патроны и останется беззащитным».

В предшествующие войне десятилетия и русская кавалерия, подобно пехоте, должна была вызывать восхищение зрителей во время парадов и смотров. На случай, если император во время инспекционной поездки потребует продемонстрировать ему ход полевых учений, генеральный штаб держал наготове вымуштрованные части, готовые показать заранее подготовленную последовательность перестроений и иных маневров. Их репетировали как балетный спектакль. Николай все это видел и понимал; он пытался убедить старших офицеров, что их главной целью является сохранение высокой боеспособности армии на случай войны, а не подготовка к парадам, но тщетно: большинство полковых командиров пренебрегали военными учениями, чурались полевой работы и тактических занятий, недооценивали разведку. Особняком стояли казачьи части — их храбрость, искусство верховой езды, предусмотрительность в ведении боевых действий вызывали общее восхищение и одновременно страх.

Хотя и пехота, и кавалерия русской армии были слабо подготовлены к войне, артиллерия и инженерные службы сохраняли боеспособность на приличном уровне. Артиллеристы прошли хорошее обучение, и платили им существенно больше, чем представителям других родов войск. Предпочтение здесь отдавалось не парадам, а учебным стрельбам и другим практическим упражнениям. Британский генерал Дэниел Лайсонс писал во время Крымской войны: «Если бы не их артиллерия, мы бы быстро очистили от них территорию, но в этой сфере они на голову выше».

Русские инженеры обладали большим опытом и знаниями. Фортификация, саперное дело, строительство мостов, организация осады — все это было на самом высоком уровне тогдашней техники и успешно адаптировалось к местным условиям. Именно русские специалисты впервые применили электрическую искру для инициации взрывов, они же стали весьма эффективно использовать наземные мины. Морские порты Севастополь и Кронштадт были весьма впечатляющими образцами русского инженерного искусства. Американский офицер майор Делафилд, член комиссии из трех человек, которой президент Пирс поручил составить отчет по военным достижениям европейских стран, писал об этих укреплениях: «Подобные грандиозные оборонительные сооружения в течение двух лет сводили на нет старания союзных войск в Крыму и защищали Санкт-Петербург. Они потребовали немалых усилий и средств от России, но союзникам обошлись гораздо дороже. Русское инженерное искусство ничем не уступало европейскому. Каждое новое достижение в Британии или Франции вскоре становилось известным в России, и тамошние инженеры быстро разрабатывали средства эффективного противодействия этим новинкам».