Канон, звучащий вечно. Книга 1. Хозяин кометы - Масахико Симада

Людских рук дело – не вечное.

Даже если этого китайского крестьянина сбили с ног и швырнули в яму, как бревно, он выбрал позицию невмешательства и несопротивления. Какой смысл завоевывать, если все равно потом придется убираться восвояси. Китаец, даже угодив в пучину безумия, наблюдал за происходящим с того берега. Там не было ни иронии, ни комплекса неполноценности, ни проигрыша, ни досады, ни мольбы о спасении. С древних времен воспринимая вторжение варваров как наводнение Хуанхэ, китайцы «природным» взором прозревали далекое будущее из далекого прошлого.

От работы грузчиком на вокзале постоянно болели суставы. В лагере вместе с интернированными отбывало свой срок время. Куродо рос день ото дня, но время в сознании Джей Би становилось мутным и не хотело двигаться в сторону будущего. Из японских газет и радио он, казалось бы, мог узнавать о том, что происходит во внешнем мире, но все сообщения содержали отчаянную ложь и имели мало общего с реальностью. Его эмоции начали стираться. Достаточно было пребывать в плену собственных иллюзий, и это хотя бы немного скрашивало его жизнь в лагере. Связь Джей Би с миром мертвых сама собой становилась крепче, прочнее. Семья из трех человек спала в комнате размером в восемь с небольшим татами, ела незамысловатую пищу, вела беседы, а стены и потолок комнаты превращались в гостиную, где встречали умерших.

Джей Би всматривался в пятно на стене, произносил имя Нами, умершей на харбинской чужбине, и в очертаниях пятна начинал проглядывать ее профиль. Она сидела на коленях перед зеркалом и красила губы. Джей Би снова окликал ее по имени, и Нами, так и не перешедшая тридцатилетний рубеж, смотрела на него немного печально. Джей Би говорил: «За это время много чего произошло, смотри, я совсем состарился». А Нами вздыхала: «Куродо растет день ото дня, ты постепенно превращаешься в старика, и только я одна не меняюсь… Мертвым одиноко…»

«Помнишь, в Кобе с нами вместе всегда была музыка? Куродо – ребенок, рожденный музыкой. Он, верно, станет композитором. Моя мать после смерти переродилась в героиню оперы, а ее внук напишет много музыки. Ребенок навсегда остается звездой надежд. Что, и на том свете так же?»

На вопросы Джей Би Нами отвечала: «Да, это так», – а ее грустные глаза спрашивали у мужа: «Ты до сих пор хочешь увидеться со мной? Ты любишь меня? Если бы я воскресла, ты бы опять женился на мне?»

Чтобы ставшую призраком жену не мучила ревность, Джей Би предложил: «Вот закончится война, я стану свободным, и поедем в Ёсино. Сядем в саду, куда возвращаются с того света твои предки, и подумаем, что нам лучше делать дальше».

Джей Би оставался в Японии даже в качестве пленного, потому что поклялся вернуть прах Нами в сакуровый сад, где она родилась. Но призрачная Нами, наверное думая о Наоми, расспрашивала его: «Что тебе в самом деле хочется сейчас больше всего? Куда поехать?» Желание Наоми ему тоже хотелось исполнить. Она еще продолжала мечтать об Америке. Джей Би знал, что американская мечта жестоко расправляется с иммигрантами, но для Наоми Америка пока оставалась местом, дающим надежду. Гораздо больше, чем Япония. Джей Би сказал призрачной Нами:

«Я хочу сделать клумбу. Скажи мне названия цветов. Мы посадим вместе с Наоми сто разных видов, и у вас с мамой будет место, куда вы всегда сможете возвращаться».

Призрак Нами тихо исчез в пространстве.

А в другой день Джей Би посмотрел на потолок, поморгал несколько раз, и на потолке проступили смутные очертания его матери, одетой в кимоно. Джей Би соединил ладони, помолился перед призраком матери и стал представлять себе детские годы, которые могли бы у него быть. Как он ест суп мисо или жареную летучую рыбу, приготовленные матерью, или как мать идет с ним вверх по склону, держа его за руку, или как они вместе любуются океаном, или как он пишет письмо отцу, чтобы доставить матери приятное. Если бы отец взял мать с собой в дом в Сономе, то как бы сложилась ее жизнь? Стала бы она такой, как мисс Судзуки? Или же ее вдвоем с Джей Би выставили бы в квартал иммигрантов и ей пришлось бы жить, работая с утра до ночи в прачечной, подобно китайцам? Джей Би спрашивал призрачную маты «О какой жизни ты мечтала?» Она улыбалась сыну «Мне никогда ничего не было нужно, лишь бы ты был счастлив…» А может, ему так казалось. Думая о матери, Джей Би глубоко вздыхал, вновь осознавая, что, в конце концов, он не знает настоящего имени матери, не знает, почему она покончила с собой. Единственное, что он мог сделать, – это прижаться к призрачной матери своим сердцем перелетной птицы, как смотришь на небо, как слушаешь шум прибоя, как ощущаешь дуновение ветра в саду.

Вот закончится война, думал Джей Би, и он поедет в Нагасаки, где родилась, полюбила и рассталась с жизнью его мать, разыщет людей, которые помнят ее, и это поможет ему увидеться с ней в мире мертвых. Иисус, наверное, не встретил в раю ее – женщину, покончившую с собой. Духа, порвавшего с предками, скорее всего, не видел никто из этого мира. Похоронить ее сможет только сын, который живет, скитаясь «между».

С каждым днем рождения Джей Би понемногу приближался к старости, ведущей в ад. В лагере граница между тем и этим светом становилась смутной и расплывчатой. А его сын Куродо с каждым днем рождения все больше познавал глубину и широту мира. На теннисном корте построили деревянную времянку, интернированные стали вести там занятия и называть их «школой». Добровольные учителя с энтузиазмом взялись за изготовление миниатюрных школьных садов для каждой из представленных в лагере стран. Это была необычная школа, где тринадцать женщин с разным гражданством, разными обычаями, разными богами, которым они молились, разными языками, на которых говорили, стали преподавателями – каждая в той области, которую лучше всего знала, – и начали обучать детей. Подобно сельской школе в удаленном районе, где мало детей, здесь учителей было больше, чем учеников, все собирались в одном классе, но у каждого был свой учитель – разнобой царил жуткий. Только музыкой, рисованием и физкультурой все занимались вместе. В этой школе, находящейся «между», гражданином Японии был единственный ученик – Куродо.

Каждый день Куродо вместе с Наоми ходил в церковь и учился игре на фортепиано. С детской непосредственностью мальчик забегал в дома, где жили итальянцы, немцы, русские, англичане и турки, он существовал среди разных языков и песен. Русский Старухин, который был питчером[48]у «Джаянтс», учил Куродо ловить мяч и угощал кофейным напитком, сваренным из поджаренных соевых бобов. Он часто болтал с Наоми по-русски. Сын одного турка, построившего в Токио мечеть и создавшего исламский центр, бегло говорил по-японски и веселил всех. Впоследствии он взял себе американское имя Рой Джеймс и стал популярным диджеем на радиостанции.

Джей Би дал Наоми несколько обещаний. Все ее мысли были о послевоенном будущем, которое скоро должно наступить.

Она сказала, что хочет построить маленький домик на холме, так, чтобы был виден океан, и чтобы их никто никуда не гнал, и чтобы, вставая утром, слушать шум прибоя и наслаждаться свободой. А еще она говорила, что хочет уехать на другой берег Тихого океана, чтобы оказаться как можно дальше от собственной злобы и ненависти. Джей Би сказал ей: «Если Тихий океан опять превратится в мирный океан, Америка станет гораздо ближе, чем сейчас». Он спросил ее: «Чего бы тебе хотелось в Америке?» Наоми ответила: «Посмотреть Большой Каньон, увидеть статую Свободы, а еще – найти своего дядю, который двадцать пять лет назад уехал в Америку и с тех пор от него ни слуху ни духу». Наоми очень хотелось, чтобы ее мечта осуществилась. Она каждый день писала письма и упорно отправляла их на адрес пропавшего дяди. В письмах Наоми рассказывала о том, где она сейчас и что делает, как она живет каждый день и о чем думает, писала о своем муже Джей Би и маленьком музыканте Куродо и о многом-многом другом. Она делилась своими радостями и горестями то на русском, то на английском языках, и после прохождения цензуры ее письма первыми отправлялись в Америку до того как она поехала бы туда сама. Адресат всегда был один и тот же: Виссарион Михайлович Островский, а адрес все время менялся: Центральный почтамт Манхэттена, или почта Бруклина, или почта Стейтен-Айленда, или гостиница «Плаза», или Карнеги-Холл, или иммиграционное управление Элис-Айленда, до востребования. Ответ не приходил ниоткуда, но Наоми не унывала. Потому что сами письма были для нее надеждой. И надежда жила, лишь бы письма достигали Америки, не важно, если до самого адресата они и не доходили.