Бумажные призраки - Джулия Хиберлин

Это случилось за два дня до моего школьного выпускного. Я приехала к Эдне Зито в четырнадцатый раз. Она наклонилась и прошептала: «Мне запрещено говорить про тех девочек в лесу».

Мы сидели вдвоем на скамейке в крошечном садике дома престарелых. На моих плечах лежала яркая разноцветная шаль – ее вязали крючком по очереди все «Перекати-Полли». Час назад они торжественно поздравили меня с выпускным и вручили подарок, завернутый в мятую бумагу с рождественскими колокольчиками.

Я ушам своим не поверила. Эдна с каждой неделей все глубже погружалась в забытье. Несколько недель назад я решила, что она ничего не знает. Перестала показывать ей фотографии. И навещала старушку только потому, что успела к ней привязаться.

– Я вам разрешаю, говорите, – хитрю я. – Что вам известно?

Эдна положила мне на колено сухонькую, бумажную ладонь.

– Кажется, Опал или Герти опрыскивают мое голубое желе средством для мытья окон. Оно тоже голубое. Хитро они придумали!

– Средство для мытья окон становится абсолютно прозрачным после нанесения, – раздраженно отвечаю я. – Его было бы не видно и на красном желе. Что вам известно о близняшках?

– О каких близняшках? Не знаю я никаких близняшек. Мы вроде о голубой отраве разговариваем.

Тогда я нетерпеливо вытащила из рюкзака две фотографии – портрет близняшек из книги Карла и его собственный портрет, причем свежий, сделанный на последнем суде. Одному репортеру удалось сфотографировать его в толпе прессы сразу после слушания.

– Актер какой-то? – нахмурилась Эдна.

– Пожалуйста, Эдна, вы ведь уже видели эти снимки! Сосредоточьтесь.

– Самое время для шоколадного печенья и фруктового салатика.

Она немного побледнела, дыхание участилось.

Мне было восемнадцать. О выучке еще и речи не шло.

Я просто замолчала и покатила ее в столовую полдничать.

Через неделю на пороге дома престарелых меня встретил Никсон Зито. Он стоял, скрестив руки, и поджидал меня.

– Прошу вас прекратить эти визиты. Так всем будет лучше.

Когда на моей шее смыкаются пальцы Энди, я думаю о Карле. Пока я голая и беззащитная, он может вломиться в номер и навсегда прекратить мои страдания.

Когда Энди прижимает меня к полу, я представляю, как на улице, в неприметной машине его дожидается напарник (или напарница, тайно в него влюбленная, мечтающая родить ему десяток детей).

Возможно, именно она сейчас войдет в номер и прикончит меня словами. Закрывая глаза и погружаясь во мрак, я думаю о сладостной, бесконечной и мучительной боли, которую умеет причинять только Энди.

Когда он потянулся к моим рукам, мы могли бы сделать то, чему оба были обучены – причинить друг другу боль.

Вместо этого я позволила Энди рывком привлечь меня к себе. Почувствовала под футболкой его теплые руки, а потом и прикосновение его губ. Я невольно поморщилась и вздрогнула, когда он дотронулся до старого синяка на моей спине – сувениру на память о последней тренировке. Энди всегда бередил мои раны.

Происшествие в кабаке уже казалось сном. Недопроявленной фотографией.

Энди воспринял мою реакцию неправильно. Попятился. Заглянул мне в глаза – не то с вожделением, не то с обидой.

– Да или нет?

Мне даже не пришлось думать. Я просто погладила его щеку – как в тот первый раз, на парковке.

Снимая кобуру, он смотрел мне прямо в глаза. Намеренно тянул время, чтобы я при желании успела передумать.

А потом мы упали на кровать, слегка отскочили от твердого матраса и засмеялись. Стянули с себя всю одежду. Его джинсы и футболку, мое нижнее белье – теперь мы были на равных.

Сейчас Энди слегка замедляет темп, целует меня в ухо. Я представляю себя птицей, которая присела на потолочный вентилятор и наблюдает за происходящим. Я – одухотворенный соловей из его любимого стихотворения Китса, а может, зловещая черная ворона с пшеничного поля Ван Гога.

Сколько времени прошло с тех пор, как он меня поцеловал? Две минуты? Пятнадцать?

Я выгибаю спину. Энди бормочет что-то нечленораздельное.

Тому, кто сейчас выломает дверь, придется нас убить. Или подождать.

Я хочу заслужить прощение Энди. Когда вся эта чертовщина закончится, я хочу, чтобы он снова меня полюбил.

– Так должно быть. Так должно было быть всегда, – шепчу я.

Когда я просыпаюсь, Энди уже нет – что ж, это более чем справедливо. Он ничего не обещал, не рассказывал, не объяснял свое внезапное появление в кабаке, не спрашивал, зачем я стащила его пароли и что планирую делать дальше.

Перед тем как уснуть, я подумала, что Энди мог украсть все мои находки. Карту, телефон, коробки с документами из кузова пикапа. Всю мою жизнь. Но нет, он просто исчез. В каком-то смысле это еще более жестокий поступок.

Я приподнимаюсь на одном локте. Лежащий в моих ногах Барфли тоже поднимает голову. Вчера вечером, после пары «заходов», Энди нашел его в углу ванной. Он подхватил его на руки, поблагодарил за вежливость и уложил в нашу кровать. Похоже, с тех пор Барфли даже не шевелился.

Мой пистолет лежит на том же прикроватном столике. Рядом – до боли пустой гостиничный блокнот. Никакой записки. Слова обычно так и сыплются из Энди – я знаю, ведь я сохранила каждое из них.

В одной из моих коробок лежит конверт, а в нем – все записочки и рисуночки, которые он оставил мне за двадцать семь дней нашей любви: на подушке, в бумажнике, на лобовом стекле машины, в учебниках, внутри рулона туалетной бумаги.