Память – это ты - Альберт Бертран Бас

и успокойся. Ты все правильно делаешь.

Не знаю, что такого было в его голосе, но я успокоился настолько, что руки перестали трястись.

– Как тебя зовут?

– Хотите меня успокоить? Гомер.

– Гомер?

– Да, знаю. Папа преподавал…

В этот момент ключ повернулся в замке – раздавшийся щелчок показался мне сладчайшим из звуков. Дверь распахнулась, и узники стали по одному выходить сквозь узкий проем.

– Папа! Папа! – кричал я, отступая в сторону.

Мои крики тонули в радостных возгласах освобожденных. Одни безутешно рыдали, другие радостно смеялись, третьи недоверчиво озирались. Раздался тот же голос:

– Бегом отсюда, живо. Давай-давай-давай. Берите раненых, поднимайтесь на палубу и собирайтесь на носу.

Я по очереди вглядывался в лица, надеясь увидеть отца, но когда последний пленник пересек порог, я пал духом.

– Ты храбрый парень, Гомер.

Я не поднял глаз, но голос было не спутать. Я заметил, что у этого человека не хватает двух пальцев на левой ноге и нет правой руки. Когда он отошел подбодрить своих, я увидел в углу пустой камеры несколько мертвых тел. Очевидно, не всем было суждено выйти на волю. Вонь была тошнотворной, а условия, в которых находились люди, бесчеловечными.

Преодолевая рвотные позывы, я подошел к трупам, подталкиваемый жуткой уверенностью, что отец среди них. Но человек с твердым голосом удержал меня за плечо:

– Твоего отца здесь нет, Гомер. Надо уходить. Прямо сейчас.

Я взглянул на него влажными глазами. Откуда он знает? Кто он? Откуда знает отца? Столько вопросов, но с моих губ слетели всего два слова:

– Он жив?

От разрыва бомбы нас тряхануло и впечатало в металлическую переборку.

– Бегом отсюда!

Мы бросились бежать, зная, что корабль в любой момент взлетит на воздух. Мы вылезли наверх вместе со всеми. О палубу разбился самолет, вокруг были разбросаны куски фюзеляжа.

В воздухе самолеты продолжали бой, озаряя небосвод желтыми и рыжими вспышками.

– Это наши? – спросил кто-то.

– Да, немецкие истребители, – откликнулись другие.

– Так их! Давите красную сволочь! – раздались крики.

Я почувствовал мгновенную и сильную неприязнь, услышав это, но, с другой стороны, пытки, которым подверглись эти несчастные…

– Мессершмитты Бф-109! – пояснил обладатель уверенного голоса. Он шел прихрамывая, остальные расступались перед нами. – Расчищают дорогу для хейнкелей.

– Для хейнкелей?

– Хейнкели Хе-111, бомбардировщики. Скоро здесь будет ад. Нужно уходить немедленно!

– Они забрали мою шлюпку, но с той стороны есть еще одна! – подсказал я.

Обладатель уверенного голоса похлопал меня по плечу, и я преисполнился гордости.

– Рамос, Гонсо, Сегура! – крикнул он. – Помогите раненым, несите их в шлюпку. Остальным – спустить все шлюпки! Живо, сейчас взор…

Не успел он докончить фразу, как корма корабля разлетелась на сотни кусков, палуба мощно содрогнулась. К счастью, взрыв не задел нас непосредственно. Но так или иначе, “Уругвай” шел ко дну, времени было в обрез.

– Бросайте шлюпки! Прыгайте в воду и плывите к берегу! В воду! Все в воду!!! – приказал однорукий и решительно посмотрел на меня: – Идем, Гомер!

“Уругвай” еще держался на плаву, но из его недр доносился яростный рев, корабль содрогался, отчего нас швыряло по палубе, как шарики по трясущемуся игровому полю. С трудом встав на ноги, я увидел, что рядом никого. Большинство уже попрыгали в воду. Горстка людей пробиралась к ограждению правого борта. Обладатель уверенного голоса поднимал двоих упавших, и я успел подумать, на какие подвиги он был бы способен, имей он две руки.

Я крепко схватился за ограждение и протянул свободную руку остальным. В небе появился клинообразный строй хейнкелей, приближавшихся со стороны берега. Их моторы оглушительно ревели.

– Прыгайте! Прыгайте!!! – закричал командир.

Это было последнее, что он сказал, или последнее, что я слышал. Дальше – бесконечный свист нескольких тонн бомб, падающих с неба, а вслед затем – апокалипсис. Все рвалось на части: причалы, большие и маленькие суда, портовые строения, краны, “Уругвай”…

Я бросился бежать, натыкаясь на что-то, теряя сознание, куда-то катился, зная одно: жизнь и смерть больше от меня не зависят. Я был игрушкой в руках судьбы. Последнее, что я почувствовал, был удар о воду – вода, как всегда, принимала в себя все.

День закончился. День, начавшийся с завтрака в отеле “Мажестик”. День, когда я познакомился с Хемингуэем, Капой, Геллхорн, Коксом и Мэтьюзом. День, когда я отравил ростовщика и вернул себе медальон. День, когда я говорил с поэтом Антонио Мачадо, надел его сухие брюки, но вымочил и их. День, когда я спас тридцать три пленника из плавучей тюрьмы. День, когда затонул “Уругвай”. День, когда закончилась война. День, когда не осталось ничего, кроме рева хейнкелей-111, которые уходили за облака, удовлетворенные хорошо сделанной работой.

Самый длинный день в моей жизни.

13. Конец одной войны

Барселона, 26 января 1939 года

Вход мятежной армии

Первым очнулся мой слух, и я различил далекий гул. Несколько голосов одновременно восклицали, но доходили до меня столь неясно, что я не мог ничего разобрать. Я медленно разомкнул веки, и луч белого света так больно резанул глаза, что я тут же зажмурился.

– Добро пожаловать обратно, – ласково произнес нежный женский голос.

Постепенно я различил ярко-зеленые глаза и улыбку на лице совсем рядом с собой. Непослушные волосы щекотали мне нос.

– Хлоя?..

Привыкнув к свету, я наконец убедился, что голос принадлежит смуглянке с аккуратно убранными под сестринский чепчик волосами. Она действительно улыбалась, но ее глаза совершенно обычного цвета не имели ничего общего с теми зелеными, по которым я так тосковал.

Я попытался подняться, но она попросила меня дождаться доктора. Я заметил, что левая рука у меня зафиксирована, а плечо простреливала такая боль, будто сердце переместилось туда.

– Карменсита, лапочка, покачай бедрами.

Медсестра обернулась и показала средний палец больному на соседней койке. Это был весельчак лет тридцати с чем-то, лежащий на вытяжке с ногой в гипсе. Рядом бормотало радио, а он глаз не сводил с медсестры:

– Как я должен выздороветь, если от одного взгляда на эти бедра лишаюсь чувств?

– Где я?

– Скажи сам.

– В больнице?

– Хорошо. По крайней мере, соображаешь.

– Как я здесь оказался?

– Тебя принесли солдаты. Весь в крови, из груди под ключицей торчит огромная железяка. У них был вид ненамного лучше. Выписались дня три или четыре назад. Трудно сказать, здесь время течет медленно…

С улицы донесся громкий шум и заполнил палату. Я давно уже не слышал таких звуков. Крики… радости?

– Что там?

Моя койка стояла не у окна, так что соседу пришлось выступить в роли консьержки:

– Бросают цветы и обнимают темненьких.

– Темненьких?

– Африканцев[23].