Пир Джона Сатурналла - Лоуренс Норфолк

Приближалась зима. Джон и Филип трудились у засолочных лоханей: втирали крупную серую соль в шматы баранины, свинины, говядины и укладывали мясо в бочки. Ровно за неделю до Дня Всех Святых на усадьбу спустилась тишина. Годовщина смерти леди Анны, скорбно пояснил мальчикам мистер Банс. Стены Большого зала от пола до потолка завешены черными полотнищами, доложила Филипу Джемма. Домашние слуги, все с траурными повязками на рукаве, ходили по коридорам в молчании. На обед сварили овсянку, на ужин обещали соленую рыбу. Джон и остальные маялись от безделья. Сковелл не показывался в кухне весь день.

В канун Андреевой ночи закрылась привратная сторожка. Выпал первый снег, завалив дороги, и приемный двор опустел, если не считать оборванцев разного пола и возраста, которые по-прежнему пробирались через сугробы в усадьбу за еженедельным подаянием. В кухнях запахи жареного мяса и дичи смешивались со сладкими ароматами огромных фруктовых тортов и трясучих бланманже, дрожащих пудингов и горячих силлабабов. Мистер Паунси спустился в кухню с позвякивающей сумой для Сковелла, и тот ударил поварешкой по громадному медному котлу. Когда жалованье получили все взрослые, настала очередь мальчиков.

— Финеас Кампен! — выкликнул главный повар. — Я слышал, твои белые хлебы стали такими воздушными, что их не раз видели пролетающими над церковью.

Поварята рассмеялись, а зардевшийся от удовольствия Финеас забрал свои монеты. За ним последовал Адам Локьер, который столь блистательно орудовал ножом в разделочной мистера Андерли, что ему впору вступать в Королевскую армию в Богемии. Дальше вперед выступил Джед Скантлбери, который не иначе как украл где-то семимильные сапоги, — такими огромными шагами он движется вперед. Следом подошел Венделл Терпин, стряхивая перья с ливрейной куртки. Потом к Сковеллу неторопливо приблизился Питер Перз вместе с братьями Джингеллами. Даже Коук, Барлоу и Стаббс удостоились нескольких похвальных слов. Затем главный повар поздравил Филипа с успешным побегом из судомойни и звучно произнес имя Джона. Адам Локьер шутливо пихнул друга в спину.

— А, мастер Сатурналл! — воскликнул мастер Сковелл. — А ну-ка отвечай, куда привела тебя кухня?

Джон поднял глаза. За весь год главный повар не сказал с ним и двух слов. Он направил его по этому пути, даже не намекнув, к какой цели нужно стремиться. Однако теперь мужчина выжидательно смотрел на него.

— Не знаю, мастер Сковелл, — пробормотал мальчик, ежась под взглядами товарищей.

— Тогда дерзай дальше.

И Сковелл уронил теплые монетки в ладонь Джона.

Наступило Рождество. В праздник Двенадцатой ночи по кухне гулко разносились звуки шумного веселья, прилетавшие сверху из Большого зала. Когда снег сошел, дороги открылись. Через неделю после Благовещения Генри Пейлвик вызвал Джона в приемный двор, где хромой мул, замыкавший вереницу вьючных лошадей, уставился на мальчика с таким видом, словно некогда претерпел от него жестокую обиду. Худой седовласый мужчина, стоявший рядом с мулом, приветственно кивнул.

— Вижу, тебя здесь неплохо кормят, — весело сказал Джошуа Пейлвик, оглядывая Джона с головы до пят.

Мальчик расплылся в улыбке. Трудясь в тяжелом кухонном режиме, он окреп и нарастил длинные плоские мышцы на руках и ногах. Погонщик хлопнул его по спине:

— Как поживает Бен?

— Все так же. Что там в деревне?

— Старый Хоули совсем плох. Остальные немногим лучше.

Джошуа совсем не изменился за год, подумал Джон, словно время за пределами кухни не двигалось с момента, когда он впервые туда вошел.

— Слышал, с Джоном Сатурналлом здесь считаются, — заметил Джошуа, подмигивая брату.

— Да я всего лишь поваренок, — смутился Джон.

— Поваренок, снискавший милость мастера Сковелла.

— Которая никак не проявляется, — отпарировал мальчик.

Лошадей развьючили и напоили. Повсюду вокруг гомонили возчики и носильщики. Неподалеку сквозь толпу проталкивался краснолицый Калибут Пардью, выкрикивая новости, напечатанные в очередном выпуске «Mercurius Bucklandicus».

— Рождение жуткого уродца в Саутстроке! — вопил он. — Дождь из ящериц в Такинг-Милле! Последняя ссора короля с парламентом! «Страх Божий» и его голые молитвенные собра…

— Что? — Джон резко повернулся.

Калибут сунул ему под нос брошюру.

Рисунок был выполнен грубо, но «Страх Божий», чье лицо обрамляли длинные прямые волосы, смотрел со страницы знакомым сверлящим взглядом. При виде Марпота в душе Джона шевельнулся застарелый гнев.

— А дальше его жены. — Калибут перевернул страницу. — Так он их называет.

Там изображались ряды коленопреклоненных нагих женщин с шаровидными грудями и ягодицами, нарисованными жирными, грубыми линиями. Перед ними стоял Марпот, тоже голый, выставив вперед Библию. В памяти Джона мелькнул образ Кэсси. Белые ноги девочки, подобравшей подол длинного коричневого платья, чтобы сбежать вниз по откосу.

— Тот самый Марпот? — спросил Джош, когда Калибут отошел.

Джон молча кивнул.

— Говорят, он проповедует по всему Зойленду. С кучей своих последователей. «Моя семья» — так он их называет. «Адамиты» — такое выражение употребляет епископ. Не сегодня завтра его светлость поставит Марпота к позорному столбу, помяни мое слово. — Джош прощально кивнул, разворачивая мула. — Свидимся через год, Джон.

Марпот-то не был чужим в краях, которые покинул, думал Джон, возвращаясь в кухню. Но теперь в голове у него гремел голос Сковелла, а не церковного старосты. Куда привела тебя кухня?.. Вместо воплей селян в ушах звучал грохот котлов и сковород. Вместо запаха застарелой дымоходной сажи в ноздри вливались густые ароматы стряпни, и сырой смрад савана уплывал прочь, подобно испещренной пятнами жира мутной воде, которая, закручиваясь воронкой, утекала в сливную трубу судомойни.

Хижина с лугом остались в прошлом, и теперь Джон бегал взад-вперед между мансардными хранилищами корнеплодов и яблок или винными погребами, где уходили в темноту длинные ряды больших и малых бочек. Если в прошлом он приносил лекарственные травы со склона долины, то теперь притаскивал завернутые в ткань сыры или сетки с луком из холодных кладовых. В разделочной Джон и Филип отскребали паленую щетину, сваливали требуху в тачку Барни Керла, удаляли сухожилия и вырезали жир. В главной кухне они рубили фарш, а в пряностной комнате наблюдали, как Мелихерт Роос заправляет его молотым фенхелем и мускатным орехом.

Настала весна. Пиршества возобновились. Из Большого зала вновь доносился в кухни пронзительный гнусавый голос мистера Паунси, объявляющего имена гостей, которые рассаживались за «высоким» столом:

— Милорд Гектор и леди Кэллок, Форэм и Артуа! Лорд Пирс Кэллок, Форэм и Артуа! Миледи Массельбрук, маркиза Чарнли! Милорд Фелл, граф Байвотер! Милорд Фербро! Маркиз Хертфорд!

В Масленицу к обтрепанным слугам сэра Гектора присоединились слуги Саффордов из Мира и Роулов из Броденэма. В Михайлов день прибыл епископ Каррборо со свитой. По подъездной аллее цокали упряжные и верховые лошади. Кухонным работникам казалось, что каждая следующая партия гостей многочисленнее и голоднее предыдущей. Обед плавно переходил в ужин, а едва успевал завершиться ужин, как уже начинался завтрак. Дни перетекали один в другой и под конец вылились в грандиозное заключительное пиршество, когда все и вся в кухнях гремело, орало, бренчало, чертыхалось, плескало, ревело и рычало.