Моя бабушка - Лермонтов - Маша Трауб

После еще одной бутылки домашнего вина и араки – «просто чтобы попробовать», тетя Катя подробно описала, как шла, по какой стороне улицы, что именно на ней было надето, как она ушла рвать ромашки и как ходила пить на колонку.

– Я думаю, что дело в зонте и сумке, – предположила Варжетхан.

– Зачем так плохо думаешь о наших женщинах? – возмутилась бабушка. – Они же цивилизованные, советские гражданки! Мало ли, кто как ходит?

– А ты сказала, что гостья Марии? – первой догадалась Альбина.

– Нет, – сказала тетя Катя испуганно.

– А ты поздоровалась со всеми? – уточнила Альбина.

– Нет, но я кивнула.

– Тебя спрашивали, где ты живешь, откуда приехала?

– Я не знаю. Я же не понимаю по-осетински.

– А сама ты это никому не сказала?

– Нет, а зачем? Это же… просто очередь в магазин.

– Мария, почему ты ей не сказала, что делать! – возмутилась Альбина. – Она же так месяц может ходить и ничего не купить! Это ты виновата!

– Да мне и в голову не пришло, – оправдывалась бабушка.

Таковы были неписаные правила. Женщина, даже туристка, даже дальняя родственница, даже не пойми кто, должна прийти во двор сельпо, поздороваться со всеми женщинами персонально, представиться полным именем, назвать имя рода, к которому она принадлежит, как звали ее дедушку, как звали ее прабабушку и троюродную сестру, если вдруг этой сестре удалось хорошо выйти замуж и ею можно было гордиться. После чего следовало сообщить, к кому она приехала, на сколько дней приехала, есть ли у нее муж и дети, а если нет, то почему, а если есть – то сколько лет детям, где учатся, как учатся, чем болели в детстве. Живы ли родители, если живы, то где живут, сколько им лет, чем болеют. Если есть братья и сестры, то требовалась обязательная информация – где живут, женаты или замужем, есть ли дети, если нет, то почему нет. Если есть, то сколько, какой возраст, где учатся, как учатся.

Бабушка просто забыла оставить инструкции тете Кате. Поэтому она нарушила все традиции, и ей даже хлеб не продали.

– Это же Средневековье! – кричала бабушка. – Если человек хочет купить хлеба, почему он должен рассказывать о себе? Он просто хочет купить хлеб! Как Лана не продала ей хлеб? Мы живем в современную эпоху! А у нас женщина, вдова моего однополчанина, не может купить муку! Это же просто охота на ведьм! Мракобесие!

– Ты сейчас так говоришь, что уже ничего не понятно, – сказала Альбина и вышла из-за стола. Через пятнадцать минут за столом сидела Лана и выслушивала бабушкину отповедь и проповедь про мракобесие, охоту на ведьм, прогрессивный двадцатый век и социальное равенство.

– Так что она не сказала, что у вас живет? – чуть не плакала Лана.

– Почему она должна была это говорить? – орала бабушка.

– Ей жалко было сказать, что она у вас живет? Женщины у меня спрашивали, откуда она взялась, а я откуда знала?

– Завтра ты всем скажешь, кто такая тетя Катя, и обслужишь ее первой! – велела бабушка.

– Даже раньше бабушки Терезы? – ахнула Лана.

– Нет, после бабушки Терезы, – разрешила бабушка.

– Но раньше тети Залины? Она ведь всего на пять лет младше бабушки Терезы, – пыталась выстроить систему отпуска товаров по заслугам и старшинству Лана.

– Нет, Залину раньше обслужи. У нее ноги больные.

– Хорошо, тогда я дам ей муку до Мадины, – предлагала Лана.

– Ты с ума сошла? У Мадины пятеро детей, и ты заставишь ее ждать? – снова кричала бабушка.

– А что мне тогда делать? – плакала Лана.

– Поставь ее на мое место в очереди, – предложила бабушка.

– У вас нет места, – зарыдала Лана, – вы же в сельпо как на экскурсию ходите. А все, что нужно, вам Альбина приносит. Зачем вам мука? Альбина вон мешок принесла.

– Ты хочешь сказать, что я на привилегированном положении нахожусь? – опешила бабушка, для которой такое обвинение было просто немыслимым. Она ведь изо всех сил старалась, чтобы к ней относились как к обычной женщине, а не как к главному редактору газеты.

– Я не знаю, что вы такое говорите. Не знаю таких слов. Хотите, я пошлю Изу днем, она вам хлеб принесет. Что вы хотите? Или я отправлю Изу за сепараторной сметаной. Она сбегает. – Лана искренне хотела, чтобы Лермонтов была довольна.

– Ничего, я уже ничего не хочу. Невозможно ничего объяснить. – Бабушка схватилась за голову.

Тетя Катя не без интереса и удовольствия слушала этот разговор.

– Иза, Изетта? Какое прекрасное и редкое имя, – сказала она.

Лана засветилась от счастья.

– Сколько вам сахара нужно? Я сама утром принесу, – предложила она.

Точку в спорах поставила Варжетхан. Тетю Катю она напоила ромашкой, бабушку пустырником, а Лане выдала пакет с сушеной липой.

– В прошлом году хуже было, – вспомнила гадалка.

И Альбина закивала.

В прошлом году приезжала моя мама и тоже пошла за продуктами в сельпо. Она шла в белых брюках, в зеленом батнике, и когда проходила по улице, все ворота захлопывались. Лана, которая должна была открыть дверь сельпо по времени, не знала, что ей делать – открывать дверь или держать закрытой. Она дверь все-таки открыла, поскольку знала, что мама приехала из Москвы, что она дочь главного редактора газеты и мать любимой внучки Марии. Остальные женщины в магазин не вошли на всякий случай – чтобы позор не перекинулся на них. Мама спокойно свернула кульки и насыпала все, что ей требовалось, – муку, сахар, конфеты, сама взяла с полки две буханки, все взвесила, положила на стол деньги и вышла. Лана приросла к полу. Назад мама шла, отламывая от хлеба корочку.

На следующее утро она вышла на улицу – подметать перед воротами. Поскольку мама вырвалась в отпуск и хотела вернуться в столицу загорелой и красивой, то вышла за ворота в черном сплошном купальнике и в шляпе. Она подметала двор, поливала пыль водой из шланга и не замечала, что все ворота открылись и на улице столпились молодые парни. На следующее утро толпы прибавилось – к парням присоединились девушки, которые хотели рассмотреть купальник и шляпу по столичной моде. Еще через день в семь утра в селе уже никто не спал – собрались посмотреть, как мама метет двор. Она же добавляла в качестве аксессуаров то темные очки, то платок, обмотанный вокруг бедер, то – о боже, какой кошмар! – выходила подметать двор в раздельном купальнике.

Все село молчало почти неделю. И молчало бы дальше, если бы рано утром во двор не выползла Тамара. Она была противной и злой старухой, которая изводила своих невесток. Тамара переделала себе паспорт и стала на десять лет старше, чтобы пуще прежнего гонять молодых невесток. А так ей было лет пятьдесят с небольшим. Но, когда ей требовалось, она едва ходила, опираясь о клюку, когда нет – бегала по селу и следила за сплетнями так, что невестки за ней не поспевали. По надобности Тамара впадала в беспамятство, а при необходимости – припоминала то, чего и не было. Тамара вышла во двор и увидела, что вся молодежь (мужчины и женщины до пятидесяти) торчит у заборов, у ворот и смотрит в одну сторону. Она повернула голову и увидела мою маму, которая в раздельном купальнике, в шляпе, в черных очках вполлица по современной моде мела двор. Что тогда было? Тамара созвала женсовет и требовала запретить Ольге появляться в селе. Кое-как пришли к компромиссу – маму в очередной раз не сбросили в Терек с обрыва как порочную женщину, не запретили ей ходить в купальниках и брюках, но сверху она должна была непременно надевать платье. Мама хохотала. Она облачалась в свои столичные наряды, а сверху бабушка надевала на нее платье, сшитое по спецзаказу у Маленькой Светочки. Большое, безразмерное, из самой дешевой ткани. Мама превращалась в натуральное чучело огородное и ходила в таком наряде по всему селу. Платье было велико, и у нее все равно торчало то голое плечо, то обнажалась грудь, то обозначалась нога. С какой стороны ни посмотри, все равно неприлично.