Прежде чем мы стали чужими - Рене Карлино

– Нет, теперь это только после рождения малыша. Это ведь не особо хорошо для детей, да?

– Нет, я их ненавижу. Я просто искал предлог выкурить хорошую сигару, – соврал я чисто ради забавы. Что мне еще осталось в этой жизни?

– Ничего, время еще будет. Между прочим, нам звонила твоя невестка. Она посылает нам старинную колыбель.

– Что?

– Ну да, она решила передать ее нам. Она считает Элизабет сестрой.

Эта колыбель была нашей семейной реликвией и должна была всегда оставаться в семье.

– Черт, Моника не имеет права ею распоряжаться.

Брэд почувствовал мое раздражение и попытался быстро сменить тему:

– Ты с кем-то встречаешься?

– Нет, только трахаюсь, – снова для развлечения соврал я, – избавился наконец от этого ядра, прикованного к ноге, понимаешь?

Мне все труднее было оставаться в роли большого, все понимающего парня.

– Ну так здорово же, да? – спросил Брэд с явной неловкостью.

– Еще скотч, пожалуйста! – крикнул я.

– Знаешь, Лиззи иногда злится на меня за всякую ерунду. Типа сиденья в сортире – она злится, если я его подымаю, и злится, если нет. – Он взглянул на меня и покачал головой:

– Говорит, я плохо целюсь.

Мне действительно стало его жалко.

– Слушай, ты должен научиться мочиться сидя. Это часть семейной жизни. Но тебе будет проще, вот увидишь.

– Серьезно?

– Абсолютно.

Мне принесли второй скотч. Я выпил его быстрее, чем первый.

– Знаешь, я забыл тебе сказать – Лиззи нашла еще одну коробку твоих фотографий и несколько непроявленных пленок. Она сказала, чтоб ты зашел и забрал их, потому что мы… ну, знаешь… Стараемся освободить лишнюю комнату.

Господи.

– Ладно.

Он посмотрел в телефон.

– О, черт, у нас скоро занятие по дыхательным упражнениям. Мне надо бежать, старик. Хочешь сейчас зайти и забрать ту коробку?

– Конечно, пошли.

Мы прошли несколько кварталов, почти не разговаривая по пути. Мы подошли к дому, я прошел вслед за ним в подъезд, и тут меня внезапно накрыло. Два скотча в комбинации со странным ощущением возвращения в свой бывший дом…

– Знаешь что, Брэд? Я подожду тебя тут, а ты просто принеси мне коробку?

– Ты уверен?

– Точно. Я подожду тебя здесь, – слабо улыбнувшись, я присел на лавочку возле лифта. Через несколько минут Брэд вернулся с темно-серым пластиковым пакетом.

– Мне казалось, ты говорил – коробка?

– Ну да, там и была коробка, но Лиззи из нее все вынула и сложила в пакет, так меньше места занимает.

– Занимает меньше места?

– Ну да, – он с трудом смог взглянуть мне в глаза.

Я был совершенно уверен, что Элизабет перерыла все содержимое коробки и половину просто выбросила. И я ничуть не был удивлен.

– Спасибо, Брэд.

– Увидимся, – он хлопнул меня по спине. Я повернулся и вышел.

Придя домой, я сел на свой старый кожаный диван, включил «Ю Ту» «С тобой или без тебя», кинул пакет рядом, положил на него ноги и закрыл глаза. Я представил себе, что я сумел построить свою жизнь, а не только карьеру. Представил, что на стенах висят фотографии моей семьи, а не животных из чертова Серенгети. Глубоко вздохнув, я наклонился и раскрыл пакет.

Там было то, прошлое время, сохранившееся на черно-белых фотографиях. Мы с Грейс в парке на площади Вашингтона. В моем колледже. В общежитии. В холле. Грейс играет на виолончели. Грейс, голая, лежит на моей постели и фотографирует меня, спрятав лицо за камерой. Я провел по ней пальцем. Я вспомнил, как сказал ей тогда: «Покажи мне лицо». Мы с Грейс в Лос-Анджелесе, играем в «Скрэббл» дома у моей мамы. Мама учит Грейс лепить из глины в Лувре. Грейс спит у меня на груди, а я смотрю прямо в камеру.

Медленно-медленно я вынул из пакета все фотографии. Последней оказалась та, которую я сделал в день отъезда в Южную Америку. Теперь такие снимки называют «селфи». Мы с Грейс лежали в кровати, смотрели в камеру, которую я поднял над нашими головами, и спустил затвор.

Мы выглядели такими счастливыми, такими настоящими, такими влюбленными.

Что с нами стало?

На самом дне пакета я нашел магнитофонную кассету и ролик непроявленной пленки. Я вынул его из коробочки и поднес к свету. Это была цветная пленка, которую я редко использовал в те годы; до начала работы в Нэшнл Джиогрэфик я не всегда работал с цветной пленкой.

Я поднялся, поставил ролик на стол, засунул кассету в старый магнитофон и пил, пока не отключился, слушая, как Грейс и Татьяна, ее подруга, играют дуэт из «Элеонор Ригби»[12] для скрипки и виолончели. Они играли его снова и снова, и каждый раз, в конце, было слышно, как Грейс хихикает, а Татьяна шикает на нее.

Я заснул с улыбкой на лице, хотя чувствовал себя, как один из тех одиночек, про которых поется в песнях.

В центре города еще осталось несколько мест, где можно было проявить пленку. Конечно, фотостудия, где я когда-то работал, давно закрылась, но я нашел по пути на работу фотомагазин и утром забросил туда загадочную пленку.

Придя в офис, я заметил возле кофе-машины Элизабет.

– Я думал, беременным нужно воздерживаться от кофеина, – заметил я.

– Мне можно одну чашку в день, – огрызнулась она, пока я проходил мимо. Я ухмыльнулся и ушел в свою кабинку. Я слышал, как она идет за мной – ее туфли на плоской подошве шаркали по ковру, вызывая щелчки статического электричества. У нее была привычка волочить ноги.

Включив компьютер, я обернулся и увидел, что она стоит у меня за спиной, ожидая, что я ее замечу. От накопленного электричества ее волосы стояли дыбом, подымаясь над плечами. Я не мог удержаться от смеха.

– В чем дело?

– Твои волосы, – ткнул я пальцем, как пятилетний младенец.

Она скривилась, скрутила волосы в пучок и заколола его карандашом, который схватила с моего стола.

– Спасибо, что выпил вчера с Брэдом и забрал наконец эту сумку.

– Спасибо тебе, что ты возишься с моим личным дерьмом. Кстати, ты выкидывала какое-то содержимое из той коробки?

– Нет, я и смотреть-то на это толком не могла. Этакое святилище имени Грейс.

– Чего ж ты тогда так заботилась о том, чтобы вернуть мне все это?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Наверно, мне было неловко.