Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

Не найдя что ответить, тот пустился в неопределенные ужимки, дескать: c’est la vie. Илья покивал было в унисон, но вдруг поймал за рукав шинели проходившего мимо тобольского егеря. Тот только что подсоблял французам нести их раненого на носилках и возвращался теперь от санитарной повозки союзников, где с ним не сразу хотели расстаться, суя табак и галеты:

– А что, брат… – остановил пехотинца штабс-капитан. – Жалко, поди, басурманина?

– Как не пожалеть, ваше благородие, – не переставая жевать галету и ничуть не теряясь, пожал плечами солдат. – Разве не мать его родила?

– Так ведь как выздоровеет да снова пойдет в дело, придется, наверное, и драться с ним? – прищурился Илья. – Неужто станешь бить старого знакомца?

– Как не уважить, ваше благородие? – даже удивился несколько сибиряк. – Стану, конечно. Оно, по-всякому, живому человеку голову раскроить удовольствие невелико, – пустился солдат в рассуждения, причем без всякого косноязычия и оторопелости перед барином в мундире: – Ну, так у нас с ним ремесло общее солдатское, чего ж тут считаться. Я так сужу…

– Судит он, – недовольно поморщился поручик, не совсем понимая экспериментов Пустынникова. – Скажут командиры драться, так и будешь драться.

Сибиряк, видимо соглашаясь, даже козырнул горсточкой к суконной бескозырке.

– Так точно, ваше благородие…

…Но наградил при этом «их благородия» таким снисходительным взглядом, что у Соколовского заходили желваки на челюсти.

– Война – такая затея, что как выпадет. Может, он меня угробит, может, я проворнее буду, первый ему свечку поставлю, – не дождавшись следующих указаний, изложил егерь то ли свое понимание солдатского долга, то ли суконную солдатскую мудрость.

– Черт-те что несешь, братец, ступай, – недовольно проворчал Виктор. – И что? – повторил он чуть погодя вопрос мосье Шарле, которому бегло пересказал разговор штабс-капитана с солдатом.

– А то, что никакой ни царь, ни генерал не хозяин солдатскому рассуждению, – проворчал Илья, насупив козырек фуражки на глаза, чтоб ни к кому конкретно не обращаться. – Не знаю, ради жалованья или из-под палки погибают на чужой земле ваши солдаты, мосье, а нашему и в Париже надо будет согласоваться с собственным взглядом на мироустройство.

– Помилуйте, мироустройство, – поморщился Виктор. – Прикажут, так и на «ура!» Парижем побежит…

На мгновение они будто забыли даже о французском писателе, вертевшемся между оппонентами с выражением как живого участия, так и непонимания, в чем, собственно…

Спорить не спорили, но мерили друг друга скептически-насмешливыми взглядами.

– Какое, к черту, мироустройство? – повторил гвардеец на французском, вспомнив о Шарле. – Русский мужик терпелив бесконечно и привык на всякую власть смотреть как на бездушную силу сродни кладбищенской нежити. Даже и не задумывается – можно ли с этой силой нечистой не то что совладать, но хоть договориться. И да, если хотите – это терпение и есть привычка его к рабству.

Французский капитан неуверенно кивнул.

– Терпимо, пока объяснимо, – покачал головой Пустынников. – Это привычка не столько раболепствовать власти, а попросту не замечать ее, если хотите, игнорировать.

– Как же игнорировать, когда власть к нему то с подушной податью, то с постоем? – фыркнул лейб-гвардии поручик. – А то и в солдаты забреет.

– Так это для мужика стихийное бедствие сродни паводку, – отмахнулся штабс-капитан с уверенностью знания предмета. – Неизбежное и постоянное. Но в уме своем он с государством настолько врозь, что и едва помнит о его существовании, пока, конечно, государство с мужика лишнего не спросит, – штабс-капитан потер машинально бороздку шрама под козырьком, прежде чем продолжил с насмешливой гримасой: – И тогда я не советовал бы оказаться поблизости. Выбейте мужика из колеи его понимания, при котором государство само по себе, а он сам по себе, – и получите…

– Революцию?.. – ехидно продолжил Виктор за Илью.

– La Revolution? – оживился мосье Шарле.

– Да щас там, – вполголоса пробормотал штабс-капитан, глубже насаживая фуражку. – Революсьон. Нашли якобинцев. Слава богу, русскому мужику неинтересно всеобщее благо. А за свое постоять он скорее предпочтет топором, чем организацией. Тут не якобинство, а Жакерия. Пугачев, если хотите, а никакой не Робеспьер…

– Господа, разъясните, ради бога, – почти застонал от любопытства французский офицер, по совместительству писатель. – Невероятно интересно просвещенное мнение, но ни черта не понимаю. Возможна ли в стране векового угнетения буря революции? Ведь ни газет, ни демократии…

– Ни гильотины, – хладнокровно подсказал Илья. – Как насеста для буревестника.

Филипп непонимающе замотал головой.

– Буревестника?

– А разве история общественного прогресса не есть история прогресса от топора до гильотины? – фыркнул Пустынников.

«Варвары-с», – развел руками в ответ на немой вопрос капитана Шарле поручик и начал торжественно-заговорщицким тоном: – Пока просвещенное меньшинство не возбудит в народе…

Но штабс-капитан перебил и его:

– Народу ваше просвещение, что козе псалтирь. А вот если, не дай бог, вкинет кто в толпу лозунг самого погромного толка, вроде: «Все кругом нашим пóтом нажито, отдавай вспять!» – так будет вам такой «мир хижинам, война дворцам», что и Европа на сто лет вперед революций заречется.

– Какое оригинальное, однако, суждение, – потер подбородок мосье. – Не разберу даже, вы радикал или… Да, к черту политически нюансы! – почти воскликнул он, оставив подбородок в покое. – Русские офицеры – и едва не революционеры?! Fait sensation!

– Так «мы же не только о собаках, но и о столпотворении…» – парировал Илья, наверное, что цитатой[95], впрочем, мосье незнакомой.

Он только зевнул недоуменно, как рыба на песке, и подхватил:

– Верьте мне, господа, я искренний поклонник русской партии и тем более уверен, что ваше мнение, мнение простого офицерства, всенепременно должно быть услышано в Европе, – погрозил кому-то пальцем француз, точно со страниц Journal des Debats[96]. – А порукой тому, что это не мои только домыслы, будут ваши слова в собрании наших офицеров при самых скептически настроенных свидетелях. Пусть знают, что и в России есть силы, видящие в царизме врага прогресс… – Шарле вдруг крупно вздрогнул.

– Нет! Нет уж! – хором ответили обер-офицеры.

– Нет?.. – после секундной оторопи разочарованно выдохнул мосье. – Значит, вы, как и ваши, прошу прощения за цитату, «царские рабы», готовы до конца защищать тиранию? Которой сами же недовольны, которую презираете. Но почему?