Рассказчица - Кэтрин Уильямс

– Не волнуйся, – говорю я. – я и не пробовала. Но с каких пор ты?..

– Вообще, я много лет назад бросил, – говорит он. – Хотел проверить, не изменилось ли оно.

Секунду мы молчим.

– Пап, все нормально?

Только задав этот вопрос, я понимаю, что боюсь услышать честный ответ, но при этом отчаянно желаю его получить. Я тоже хочу быть с ним честной. Хочу рассказать о дневниках, об Эване, о расставании с Райаном, о том, что Кэти была права и что я так невероятно устала притворяться. Но пусть он сделает первый шаг.

Он смотрит на меня, затем целует в макушку. От него пахнет травкой.

– Да, родная. Все хорошо. – Остаток косяка он сжимает между пальцами. – Это я смою в унитаз.

Дойдя до дверного проема, он разворачивается.

– Слушай, Джесс…

– Да?

– Маме не говори, ладно?

25 августа, 2007

– Привет.

– Привет.

На моем пороге стоит Эван. Утром я ему написала: «Думаю, тебе надо прийти». После его молчания я добавила: «Нашли недостающие тела».

– Прости меня, – говорит Эван. – За вчерашнее. Я погорячился.

Мне хочется обнять его всеми клеточками тела. Но вместо этого я говорю:

– И ты меня прости.

Он с улыбкой кивает.

Папа сидит в гостиной. Когда мы проходим мимо, он с кресла машет Эвану рукой. Я предупредила его, что придет мальчик, который недавно у меня был, что мы нашли кое-что интересное в дневниках тети Анны и он помогает их перевести. Это почти вся правда.

Наверху мы с Эваном вглядываемся в экран компьютера. Он читает, нависнув у меня над плечом, статью, которая появилась сегодня утром. Закончив, он выпрямляется и вздыхает.

– Но пока не сделают тест ДНК, ничего утверждать не могут, – говорю я.

Статья, опубликованная в британской газете «Гардиан», начинается сенсационно: с пересказа жестокого убийства семьи и обнаружения общей могилы в 1991 году. Однако после этого российские власти Екатеринбурга сообщают, что неподалеку от общего захоронения были обнаружены останки еще двух тел. Открытие совершил археолог-любитель с командой, и останки, вероятно, принадлежат мальчику десяти-тринадцати лет и девушке восемнадцати – двадцати трех лет, хотя с полной уверенностью до проведения ДНК-экспертизы сорока четырех фрагментов костей ничего говорить нельзя.

Эван подергивает себя за волосы.

– Не знаю, Джесс. Кажется, ты нашла ответ на свой вопрос.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Мы нашли ответ на наш вопрос… Но Эван, там может быть сколько угодно тел! Революция была в полном разгаре. К тому же Анастасия умерла в семнадцать, не восемнадцать.

– А ее сестре было девятнадцать, – спокойно говорит Эван. – И идут споры насчет того, чье именно тело, ее или Анастасии, нашли в первой могиле.

Я начинаю раздражаться. Зерно забвения, которое посеял Эван, дает первый росток.

– Почему мне кажется, что ты не удивлен? – спрашиваю я.

– У нас нет доказательств…

Подхожу к сундуку и театрально поднимаю один из дневников, будто я – Моисей, а он – скрижали.

– Вот наши доказательства. Зачем ей было все это придумывать? Какая от этого выгода? Мотива-то у нас нет.

– Дневники – не доказательство, Джесс. – Эван принес с собой рюкзак; он опускается, резко его расстегивает и вытаскивает бежевую папку. – Вот это, – говорит он, – это доказательство.

Он протягивает мне папку.

– Что это?

На папке стоит официального вида печать: Историческое сообщество Нью-Гэмпшира. И как мне в голову не пришло туда обратиться? А Эвану пришло.

– Посмотри, – говорит он.

В папке – несколько листков бумаги, фотокопии старых документов: формы, списки, заметки от руки. Читаю первый лист.

Поднимаю взгляд. На лице Эвана читается боль.

– Мой друг Рассел – интерн в историческом сообществе, и там работает его тетя. Там хранятся все старые документы из государственной психиатрической клиники. Их нет в открытом доступе. Я попросил его посмотреть, есть ли что-то на имя Анны Уоллес.

– Психбольница?

– После того как мы прочли об этом в дневниках, у тебя не возникло мысли, что Анна сама могла находиться в подобном месте?

Как давно у него эти документы?

– И когда ты собирался мне сказать? – гневно спрашиваю я.

– Я получил их только вчера. Рассел принес их на ролевку. Я собирался позвонить тебе сегодня.

Листаю страницы. Заметки о посещениях некоего доктора Дугласа Нидхэма. Почерк у него неразборчивый, но важные слова я вылавливаю: «Иррациональное». «Специфическое». «Невротическое». «Эпизодическая депрессия, прерывающаяся приступами истерии». «Постоянная и устоявшаяся мания преследования».

Есть список длиной в три страницы, где указаны дата и время каждого сеанса шоковой терапии, прописанной Анне. В конце папки лежит отчет о выписке из больницы – сентябрь 1963 года. Через два года после смерти Генри. Она провела в больнице пять с лишним месяцев. «Пациентка исцелена. Приступы депрессии контролируются ингибиторами моноамина оксидазы и успокоительными средствами по надобности. Выпущена под опеку родственников».

– «Выпущена под опеку родственников», – возвращаюсь я к первому листку. – «Пациента привезла Элси У. Морган».

Моя прабабушка. Папа ничего мне об этом не рассказывал, но он тогда был ребенком, возможно, он и сам этого не знает. Или он не хочет, чтобы я об этом знала, – Морганы не ладят с правдой во всех ее проявлениях.

– Отвезти человека на принудительное лечение… – говорю я.

– Можно, если суд признает человека некомпетентным. Это там тоже указано. Потом она оспорила решение суда. Когда ее выписали.