Каждое мгновение! - Павел Васильевич Халов

черное платье и надела сиреневое ситцевое, и весь вечер была у себя в комнате, и там горел ее рабочий свет. Она стояла так, что было видно ее всю. А майор смотрел на нее и не скрывал, что ему постепенно становится понятным, что происходит здесь. Он не знал, зачем понадобился командующему этот мешковатый большой человек среди ночи, хотя знал, кто это.

— И опять ты едешь, — тихо сказала Мария без вопроса и без утверждения. — И опять на месяц.

— Мария, — проговорил Коршак. — Мне никак нельзя иначе… Мария. Я дам тебе радиограмму, И напишу.

— Ты не хочешь посмотреть на Сережку?

Коршак прошел в комнату и постоял над малышом. Тот спал, уткнувшись в подушку и выставив розовую попку. Крошечные позвонки бугорками проступали на загорелой крепенькой спинке. И плечики Сережки были плотными, уже мальчоночными. Смотреть на это было нельзя. Какая потом дорога. Помедлил мгновение и пошел одеваться. Чемодан был готов давно. Надо было только уложить «Эрику» в чехол. Но на это потребовалось несколько секунд. А внизу все стучал и стучал вездеход…

В машине невидимый сзади майор Игнатов сказал:

— Супруга недовольна, я понял…

— Вы правильно поняли, майор. Я много езжу.

— Я думал: ваша профессия требует тишины и спокойствия. А вы, оказывается, как и мы — все время на колесах.

Коршак не ответил, и майор замолчал.

АН-24, груженный ящиками с медицинским оборудованием и запчастями к истребителям, взлетел буквально через несколько минут. Машину уже прогрели, в кабине и в фюзеляже было тепло — обогреватель отсекал уличный холод. Коршак устроился на ящиках — второй пилот пришел посмотреть, как сидит их пассажир и не побьет ли груз на взлете или на посадке. Что-то укрепил, что-то подвинул, улыбнулся Коршаку, освещенный из пилотской кабины еще горевшим там верхним светом. Двигатели выли. Второй пилот что-то говорил, но его не было слышно.

Три положенных полетных часа уже кончились, а машина все летела и летела, и ее трясло и подбрасывало, точно она время от времени теряла опору в воздухе. Сквозь мутный крошечный иллюминатор ничего не было видно, как Коршак ни старался рассмотреть что-нибудь за бортом. И тогда он пошел в пилотскую кабину. Там напряженно работали. Радист все время вызывал какую-то станцию, и станцию слышал эту плохо. Он так и повторял: «Не понял, не понял, я борт 7236, вас не понял, повторите. Прием».

— Спроси Есино, как у них, может, примут? — сказал командир и, оглянувшись, увидел Коршака.

— Дрянь! — сказал он, показав на стекла кабины. — Видимость ноль. И погода — плюс ноль. Самая мерзкая погода, какая может быть.

— Я борт . . ., я . . ., прошу посадку в Есино. Прошу Есино.

Что-то гортанно пророкотало в наушниках радиста. Коршак всегда удивлялся, как можно в этом рокоту разобрать членораздельную речь.

— Они говорят, что после того, как мы пройдем «дальний», они откроют аэродром на десять минут для нас, у них идет снег с дождем.

— Хорошо, — сказал командир. — Штурман!

— Полтора градуса доберите, командир. Южнее. Через три с половиной минуты — дальний привод.

Инженер изменил шаг винтов, изменился и гул двигателей. Машина ощутимо пошла к земле, с одновременным креном вправо. Коршака прижало к переборке, и инженер помог ему устоять.

— Высота двести. Должны же здесь быть какие-нибудь огни, черт бы их побрал! По радиомаяку идем точно. Он не врет, штурман?

— Нет, командир. Все точно. Есино под нами. Может, еще ниже?

И командир еще нашел время сказать и сказал спокойно и размеренно:

— Ну, едрена мать, этот полуостров…

— Вот они, вот! Командир!

— Вижу. Теперь вижу. Шасси!

В стеклах кабины совсем недалеко внизу необычайно яркие от долгого их ожидания возникли огни Есино — горстка слабых светлячков гарнизона слева от полосы, сама полоса — четкая, черная. Самолет зажег посадочные фонари, а на самом аэродроме легли на полосу лучи посадочных прожекторов. Были видны черные следы от самолетных колес, которые оставляют истребители, коснувшись при посадке бетона. А все остальное было серым от мокрого снега.

Грохнули амортизаторы, загремел фюзеляж, затрясло, закачало весь самолет уже по-земному.

— А их не было видно, — командир имел в виду огни, — потому что они их не зажигали.

— Это же военный аэродром, командир, — сказал молчавший все это время инженер. — Это не аэрофлот. Тут строго. Появились над полосой, — нате вам. А так ни-ни.

Теперь отсюда Коршаку надо добираться до Усть-Очёны. Военные обещали АН-2, который в это время года летал у них вдоль побережья.

Редко какому экипажу АН-2 выпадает такая доля — месяцами гонять вдоль побережья над проливами, над бухтами, прихватывая порою и полет над морем, выбирать самим площадку, залезать поверх облаков, если облачный слой разумной толщины и верхний его край не выходит за пределы возможностей самолета и главное — такая неспешная спешность работы. Почта, грузы, редкие пассажиры, что они развозили по точкам и постам — были долгожданными, радостными, и оттого пилотов, прилетевших с таким грузом и пассажирами, не знали где усадить, чем накормить. Иной раз в ущерб службе самолет задерживался на площадке на сутки, на двое, а там, глядишь, дождичек, облачка. Или ветер. АН-второй швартовали к бетонным кубам, врытым в землю. Потом тросы набивали так, чтобы самолет оказался на растяжках, но все равно порывами его приподнимало и пристукивало колесами о каменистую землю.

Ах, какие здесь дули ветры! Трава в рост человека ложилась ниц, и ее стебли потрескивали, словно знамена. Ветер был так насыщен туманами, горько-соленой водою, что если постоять лицом к нему несколько секунд, можно захлебнуться. Стены и окна домов, обращенные к открытому морю, затянуты целлофаном. И вдруг — нет ветра, чистое небо, солнце и отдаленный грохот прибоя, потому что побережье обрывается к морю скалами, и лишь кое-где у самых подножий скал узенькая полоска гальки и крупного, зыбучего, пополам с ракушечником песка. Основные грузы сюда доставляются дважды в год морем, а все же летчик — первый гость: он только что, два часа назад был на Большой земле, куда командир местной роты последний раз наведывался шесть-семь месяцев назад. «Да вы, ребята, грибочков вот, рыбки, рыбки… Своя, сами коптим, старшина мой первый спец на всем побережье! Ну, как там?»

Маленький, кругленький, с покатыми плечами, командир АН-2 Степаненков — весельчак, но не из тех, что веселятся запросто — этого веселить надо. Своя веселость у него полой прикрыта. Он глаза на шутку не сразу подымет, и сам шутит так, что не сразу догадаешься, шутка ли — сидит постненький, смирный, спокойный, аккуратный…

— Да мы как вы. Одни ж надбавки…

— Не скажите, товарищ старший лейтенант…

Капитан — командир местной роты, хозяин здешних