"Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

В Кремле. Москва, 17 октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор. 1830-е гг.

Комический случай произошел, когда сержант Бургонь в ночь с 3 на 4 сентября с несколькими сослуживцами отправился на экскурсию в Кремль. Уж очень хотелось им посмотреть эту древнюю русскую крепость, о которой они уже много слышали от своего императора. Вместо того чтобы взять с собою проводника, французы не нашли ничего лучше, как захватить с собою свечи! И это в охваченной пожаром Москве, в которой ночью было светло, как днем. Свечи, полагали французы, должны были освятить им подвалы русских бояр.

Некоторые из «туристов» уже побывали в Кремле 2 сентября и были настолько самоуверенны, что надеялись найти дорогу в Кремль самостоятельно. Им и в голову не могло прийти, что огонь спалил все привычные ориентиры в городе. Вполне естественно, что вскоре французы заблудились: «Пробродив несколько времени без всякого толка, смотря по тому, как позволял нам огонь, мы, к счастью, встретили еврея, который рвал на себе волосы и бороду, глядя, как горела его синагога, где он состоял раввином. Он говорил по-немецки и мог поведать нам свое горе: оказывается, он и его соплеменники сложили в синагогу все, что у них было самого драгоценного, и вот теперь все погибло. Мы пытались утешить сына Израиля, взяли его за руку и велели вести нас в Кремль.

Не могу без смеха вспомнить, что еврей, среди такой-то суматохи, стал спрашивать нас, не имеем ли мы что продать или выменять. Я полагаю, он задавал нам эти вопросы просто по привычке – разве в подобный момент мыслима была какая-нибудь торговля? Пройдя по нескольким кварталам, в большинстве объятым пламенем, и заметив много прекрасных улиц, еще не тронутых, мы прибыли на маленькую площадь, слегка возвышенную, неподалеку от Москвы-реки, и оттуда еврей указал нам на башни Кремля, ясно видневшиеся, как среди бела дня, при свете окрестных пожаров; на минуту мы остановились в квартале, чтобы осмотреть подвал, откуда выходило несколько улан гвардии. Мы забрали оттуда вина, сахару и много варенья; все это мы нагрузили на еврея, состоящего под нашим покровительством. Уже рассвело, когда мы прибыли к первой ограде Кремля; мы прошли под воротами из серого камня, увенчанными маленькой колокольней с колоколом в честь св. Николая; под воротами, в углублении, находилось изображение этого святого в богатых ризах, и, проходя мимо, каждый русский набожно кланялся ему, даже каторжники – то был святой, покровитель России».

Первой оградой через которую прошел Бургонь со своими спутниками, была, вероятно, китайгородская стена. А вскоре им открылась и другая стена, увенчанная высокими башнями с золочеными орлами на верхушках. Наконец, они очутились на площади, против того самого дворца, который избрал своей резиденцией Наполеон и откуда вскоре из-за начавшегося пожара он вынужден был в срочном порядке выехать в Петровский путевой дворец. Здесь уже располагался егерский полк. Егеря накормили пришедших мясом. Но долго отдыхать им не пришлось. Начавшиеся пожары заставили французов немедленно покинуть Кремль вслед за своим императором.

Именно 3 сентября было обозначено Александром I в «Манифесте о вступлении неприятеля в Москву» как дата начала французской оккупации. Государь обратился к народу с воззванием, в котором говорилось:

«С крайнею и сокрушающею сердце каждого сына Отечества печалью сим возвещается, что неприятель Сентября 3 числа вступил в Москву. Но да не унывает от сего великий народ Российский.

Напротив да поклянется всяк и каждый вскипет новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами зло и вред обратятся напоследок на главу их. Неприятель занял Москву не от того, чтоб преодолел силы наши, или бы ослабил их. Главнокомандующий по совету с первенствующими генералами нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель (здесь и далее выделено автором). Сколь ни болезненно всякому Русскому слышать, что Первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов Отечества своего; но она вмещает их в себе пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, сделаться повелителем всего Российского Царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит; но он обманется в надежде своей и не найдет в Столице сей не только способов господствовать., ниже способов существовать. Собранные и отчасу больше составляющиеся силы наши окрест Москвы не перестанут преграждать ему все пути, и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная, и что по неволе должен он будет отворять себе путь из ней силою оружия.

Положение его есть следующее: он вошел в землю нашу с тремястами тысяч человек, из которых главная часть состоит из разных наций людей, служащих и повинующихся ему не от усердия, не для защиты своих отечеств, но от постыдного страха и робости. Половина сей разнородной армии его истреблена частью храбрыми нашими войсками, частью побегами, болезнями и голодною смертью. С остальными пришел он в Москву. Без сомненья, смелое, или лучше сказать, дерзкое стремление его в самую грудь России и даже в самую древнейшую Столицу удовлетворяет его честолюбию и подает ему повод тщеславиться и величаться; но конец венчает дело.

Не в ту страну вошел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска, и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их. Всеобщее повсюду видимое усердие и ревность в охотном и добровольном против врага ополчении свидетельствует ясно, сколь крепко и непоколебимо Отечество наше, ограждаемое бодрым духом верных его сынов. И так да не унывает никто, и в такое ли время унывать можно, когда все состояния Государственные дышат мужеством и твердостью? Когда неприятель с остатком отчасу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пресекать ему возвратный путь и не допускать к нему никаких новых сил? Когда Гишпания не только свергла с себя иго его, но и угрожает впадением в его земли? Когда большая часть изнуренной и расхищенной от него Европы, служа по неволе ему, смотрит и ожидает с нетерпением минуты, в которую бы могла вырваться из-под власти его тяжкой и нестерпимой? Когда собственная земля его не видит конца проливаемой ею для славолюбия своей и чужой крови?

При столь бедственном состоянии всего рода человеческого не прославится ли тот народ, который перенеся все неизбежные с войною разорения наконец терпеливостью и мужеством своим достигнет до того, что не токмо приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим Державам доставит оное, и даже тем самым, которые против воли своей с ним воюют.