Время мертвых - Александр Тамоников

— Вы не ответили, когда это может произойти?

— Есть предположение… — Якушин колебался. — Не знаю, в теме ли вы. Вы тогда были слишком молоды… Август 91-го года. Создается ГКЧП — Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР. Это произошло в ночь с 18 на 19 августа. Замешаны высшие государственные лица СССР: Язов, Янаев, Павлов, Пуго, Лукьянов, председатель КГБ Крючков… Попытка государственного переворота путем отстранения президента СССР Горбачева, который в это время нежился в Форосе.

— Ну, почему же, все знают про эту историю, — пожал я плечами. — Ввели войска, танки, включили «Лебединое озеро» по всем каналам…

— И это все, что нужно знать про ГКЧП, — усмехнулась Варвара.

— История также называлась «августовский путч», — продолжал Якушин. — Топорная, неуклюжая, совершенно дурацкая попытка удержать СССР от развала, ну, и позволить, разумеется, высшим лицам сохранить свои посты. Явление стало нарицательным и посредством пропаганды приобрело негативную окраску, хотя цели у многих участников были благие — сохранить великую страну, не позволить учредить какое-то мутное Содружество Независимых Государств. Да, изжившая себя коммунистическая идеология, вызывающая только тошноту; драконовские советские порядки, тотальный дефицит, нищета населения. И все же все согласятся, что это была великая страна! И пусть нам говорят что угодно, но БЫЛИ способы ее сохранить, пусть в измененном, даже урезанном виде… Путч провалился, в стране началось «демократическое» безумие. В ноябре 91-го, когда проводилась операция «Питомник», СССР еще держался. На ниточке, но держался. У меня появилась мысль: почему в память об этом событии активацию не могли назначить на данную дату? А именно — попытку скинуть Горбачева и Ельцина?

— Вы имеете в виду…

— Именно полночь. Очень символично. Маги и экстрасенсы не чураются памятных дат и привязок к ним, это считается верным знаком. То событие, что все принимают за негатив, для них наполнено светом и оптимизмом. Возня вокруг музея это подтверждает. Что-то назревает. Я освежил события с помощью Интернета. Восемнадцатого августа в 23.25 Янаев подписывает указ о временном возложении на себя полномочий президента, а Горбачев объявляется неспособным управлять страной по состоянию здоровья. Через полтора часа подписываются документы о формировании ГКЧП, сочиняется «Обращение к советскому народу». В «отдельных областях СССР» вводится чрезвычайное положение сроком на полгода, запрещаются митинги, демонстрации, забастовки, приостанавливается деятельность политических партий (кроме КПСС), общественных организаций и так далее… И именно в эту полночь кое-кто надеется, что ситуацию можно исправить, воспрепятствовать распаду. Поэтому мне больше импонирует ночь с 18 на 19 августа. Потом для устроителей путча все было печально. Не хватило опыта, решимости, слаженности — путч разгромили, действующие лица загремели за решетку…

— Сегодня пятница, 17 августа, — мрачно заметил я. — Причем далеко не утро.

— Нам уже сказали, — хмыкнула Варвара. — Сергей Борисович, что будем делать?

— Ничего, — пожал плечами Якушин. — Мы выявили артефакт. Легче стало? Трогать его нельзя, я в этом уверен. Наша задача — обезопасить учреждение, персонал и лично нас с вами. Если вам интересно, встанем ли мы на чью-либо сторону… Я бы не стал делать резких заявлений. Над нами и так опасность, и неизвестно, чем все закончится. На вашем месте, Варвара Ильинична, я бы не выходил из комнаты отдыха.

Зал оставался закрытым, музей «временно» не работал. День летел, как десантник, у которого не раскрылся парашют. Снова приходили оперативники, рыскали по округе. Завершались отделочные работы в главном зале крематория. Прораб Гулямов рапортовал, что в воскресенье все закончат. Прошли печальные церемонии. Снова тягостная атмосфера витала над округой.

Варвара уединилась. Я дважды поднимался на второй этаж, волком разглядывал напольные часы. В них, хоть тресни, не было ничего необычного! Поковырял дерево, приоткрыл стеклянную дверцу и даже коснулся стрелок. Механизм проржавел, стрелки не сдвигались даже под усилием. В этом было что-то клиническое.

Персонал музея оставался на местах. Алла Михайловна забилась в угол в служебном помещении, работала с планшетом. Съемочная группа наснимала всякой всячины и отправилась в гостиницу разбираться с уловом. Я слышал, как удивлялась журналистка: почему все вымерло, где люди? По каким, интересно, «техническим причинам» вдруг закрылся музей? А ведь сегодня только 17 августа…

Впрочем, в версии Сергея Борисовича я несколько сомневался.

Мой телефон ожил, когда густели сумерки — не самое подходящее время для «Пионерской зорьки».

— Только не говори, что что-то случилось, — попросил я. — Ты просто хочешь пожелать мне спокойной ночи, верно?

— Да к черту спокойную ночь, — фыркнула Римма Казаченко, бессменная секретарша и неиссякаемый родник сарказма. — Я до сих пор в офисе.

— Если ты рассчитываешь на сверхурочные, то совершенно на…

— …да к черту и твои сверхурочные… — зашипела Римма. — Ты учти, Ветров, если со мной что-нибудь случится, то тебе придется брать опеку над моей Люськой, поскольку на Федора я положиться не могу.

— А на меня, значит, можешь? — На этом месте я напрягся. — Что не так, Римма Владимировна?

— Откуда я знаю, что не так, — возмущалась она. — Все не так! Уже темнело, примерно час назад, два хмыря пришли. Обычные хмыри — типа приличные мужики. У нас же камера на домофон выведена, вот я и таращилась на них через компьютер. У них, ей-богу, пушки за пазухами, я не такая уж дура в этих вопросах. Просили открыть, тебя спрашивали. Я сказала, что тебя нет. Они все равно просили открыть. Мне страшно стало. Глаза у них такие… Спрашиваю: а какие ваши документы? Они ухмыляются: самые, говорят, серьезные, но не показывают. Нет его, повторяю, приходите завтра. И отрубила монитор, сижу, потею. Ты сказал никого не пускать. Да и я не дура их пускать… Сижу, думаю: если с кем-то из жильцов в подъезд проникнут, все равно не открою, буду до последней капли крови обороняться. Час уже прошел, нет никого. Позвонила Федору: должен подъехать со своими парнями, забрать меня.

Я облегченно вздохнул.

— Чего ты там вздыхаешь? — буркнула Римма. — Кстати, ты почему со мной по городскому телефону говорить не стал, а только по сотовому отозвался?

— В смысле? — не понял я.

— Так я на городской сперва позвонила, думаю, ты дома уже. Ты же дома? Трубку снял, сопишь, а говорить не хочешь… Я — «ало, ало», а ты ни в какую…

И снова по спине потек холодный пот.

— Римма, ты ничего не путаешь? Ты точно звонила мне домой и кто-то снял трубку?

— Ну да…

— Ты уверена, что правильный номер набрала?

— Никита, мы в XXI веке, зачем набирать номер? Нужно только кнопку ткнуть, и я это сделала. Подожди, — она напряглась, — намекаешь, что тебя нет дома?