Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин

Всё складывалось удачно, и даже армия не омрачила их счастья.

Через пару лет после армии до Ивана окольными путями стали доходить слухи, что его любимая женщина и верный друг Валька погуливает на стороне.

Их отношения были настолько близкими и доверительными, что Иван не мог поверить в такую чушь. И только, когда от слухов некуда было деваться, усадил жену напротив и задал ей прямой вопрос.

Она расплакалась и заявила, что ей одного мужа мало, и что она без других мужиков жить не может. А, если Иван её бросит, то она покончит с собой, потому что любит его больше жизни.

Выслушав этот бред, Иван избил жену и сказал, что если она не одумается, то он её убьёт.

Месяца два он ничего не видел, а потом стал замечать появившееся у жены изменение настроения.

Выражалось это в блеске глаз, походке и лёгкости движений. А главное, она всё время напевала «Хабанеру» Кармен.

«У любви, как у пташки крылья…» пела она беспрерывно.

Он стал следить за ней и поймал с мужиком, которого избил до полусмерти. Заодно досталось и жене.

Но прошло 2–3 месяца и всё повторилось до мелочей, включая знаменитую арию Жоржа Бизе.

За те несколько лет, что Иван боролся с женой, он и выгонял её и уходил сам, пил и бил, разговаривал и уговаривал, но ничего не помогало.

Валька клялась ему в вечной любви, была заботливой женой и пылкой любовницей. Она говорила, что без Ивана и дочери жизнь для неё не имеет смысла. Но снова и снова изменяла ему и ничего поделать с этим не могла.

Иван, почувствовав, что находится на грани, решил уйти окончательно, но Валька валялась у него в ногах и выла на всю улицу, умоляя не оставлять её.

В одну из следующих размолвок он ударил её ножом в сердце и убил.

Умирала она с улыбкой на лице.

Затем он распорол себе живот с угла на угол и свалился рядом.

Врачи спасли его, а суд, учитывая все обстоятельства дела, дал ему восемь лет строгого режима с лечением в психиатрической больнице, как человеку склонному к суициду.

Мысль о самоубийстве его с тех пор никогда не оставляла, а любимая жена всегда была перед глазами. Жить без неё он не мог и не хотел.

Но, если бы я был немного внимательней к этой его проблеме, может быть ничего бы и не случилось. Во всяком случае, так быстро.

Месяца через три, после нашей встречи, Иван спрыгнул с площадки башенного крана и разбился насмерть.

После освобождения, я заезжал к его матери. Помогал, чем мог.

Но смерть Ивана лежит на моём сердце тяжёлым грузом, и какие бы я ни находил себе оправдания, и какие бы объективные причины ни выискивал, ощущение тяжкой вины перед этим сильным, добрым и несчастным человеком меня не покидает.

Никогда!

Лев Моисеевич Каганович не был родственником всесильного сталинского министра. Он даже близко не был с ним знаком. Они были просто однофамильцами.

Бог испытывает того кого любит, и наш Лев Моисеевич нёс на себе всю жизнь нелёгкую ношу мнимого родственника сталинского сатрапа.

Ему постоянно мстили те, кто ошибочно его пугался, а потом не мог простить ему свою трусость, а также те, кому эта фамилия была ненавистна.

Во время описываемых нами событий нашему герою было уже крепко за шестьдесят, и он мирно себе трудился парикмахером в колонии строгого режима посёлка Вожский Коми АССР.

Большую часть своих лет Лев Моисеевич работал исполнительным директором в оркестре братьев Покрасс. Были такие знаменитые братья на заре и в угаре Советской власти. Они были обласканы правительством, потому что, как немногие композиторы советского периода умели сочинять мелодии, раздувающие красные паруса революции: «Никем непобедимая, страна моя, Москва моя – ты самая любимая!» – кто ещё мог написать такой всепобеждающий марш о столице?

А были «Три танкиста», «Если завтра война» и ещё добрых два десятка песен, которые уносили советских людей от суровой реальности в мир будущих свершений.

Наш Каганович знал братьев ещё до революции. Тогда братьев было трое.

С четвёртым братом Аркадием он познакомился после гражданской войны.

А с раннего детства он дружил с тремя мальчиками, подающими большие надежды.

Тогда ещё их папа, Яков Моисеевич Покрасс – мелкий киевский лавочник даже не подозревал о той высоте, на которую сумеют взобраться его сыновья, а потому радовался сыновним заработкам со свадеб и ресторанов, которые позволяли семье неплохо жить, а детям по очереди учиться.

Музыка братьев заполняла собой киевские бульвары и кафешантаны.

Но грянула революция и размеренной, планируемой жизни пришёл конец.

Семья вынуждена была сорваться с места от непонятной власти украинских националистов, ревнители которой грозили евреям всевозможными карами, и двинуться на юг поближе к знакомому дворянско-офицерскому порядку, при котором не всё нравилось, но было вдоволь еды и музыки. На радостях братья написали прекрасный марш для деникинской конницы:

Песня понравилась, и её распевала уже вся деникинская кавалерия, когда в город вернулись с боями красные конники. Братья, не дожидаясь прихода чекистов, срочно всё переделали и по городу уже разливался лихой красноармейский марш:

Песня очень тронула душу командарма, он даже хотел наградить музыкантов, но в город вернулись белые. И братья опять не ударили в грязь лицом…

Когда в ЧК и Политотделах отметили, что и красные и белые конники вдохновляются одним и тем же маршем, Будённый отдал команду повесить всю эту «жидовскую компанию», но братьев спас Клим Ворошилов, за что в новом варианте марша и ему нашлось место; а позже братья ещё и отблагодарили его «Песней о луганском слесаре».

Братьев зачислили в оркестр Первой Конной армии и простили им все грехи. И только «лучший друг советских композиторов» товарищ Сталин иногда шутил с братьями по поводу их прошлого и, уехавшего в Америку брата Самуила. От этих шуток Даниил Покрасс скончался не дотянув до пятидесяти лет. А самый талантливый и изворотливый Дмитрий Яковлевич, пережив и Сталина и Хрущева, умер в уважении и почёте глубоким стариком.

Наш Лев Моисеевич Каганович с молодости пристал к братьям и неплохо возле них кормился, выполняя бесчисленные обязанности, которыми сопровождается любая концертная деятельность. Он даже чуть не угодил вместе с ними на виселицу, а потом всячески обустраивал суровую армейскую жизнь братьев.