Холокост. Новая история - Лоуренс Рис

Что касается Гитлера, его убежденность в существовании мирового еврейского заговора не пошатнулась даже после провала Эвианской конференции, где международное сообщество расписалось в том, что не способно оказать евреям помощь. Выступая в Саарбрюккене 9 октября 1938 года, фюрер сказал: «Мы знаем, что международный еврейский демон стоит за кулисами и угрожает нам оттуда… и делает это сегодня так же, как делал вчера»71. Гитлер решил, что если другие страны не хотят принять евреев, живущих в рейхе, добровольно, нужно подогнать часть этих «паразитов» к их порогу.

28 октября нацисты собрали 17 000 польских евреев, живущих в Германии, привезли их к границе и попытались вытолкать на польскую территорию. На выбор времени этой акции повлиял закон, который приняли в Польше в этом году: в нем было сказано, что с 30 октября польские евреи, живущие за границей, лишаются гражданства. Этого нельзя было допустить, и нацисты решили выпроводить польских евреев обратно в Польшу за двое суток до означенного срока. Положение людей, которые оказались не нужны ни Германии, ни Польше, было катастрофическим. Как вспоминал Юзеф Бронятовский, доставленный на польскую границу из Плауэна — города, расположенного неподалеку от Дрездена, тысячи евреев шли по полям, мокрые по пояс — после того, как преодолели ров с водой. «Когда мы приблизились к польской деревне, выбежали несколько польских солдат и с криками тычками погнали нас обратно к немецкой границе. Ночью многие старики и маленькие дети умерли…Затем нас переместили к другому пограничному пункту и там наконец впустили в Польшу. Страдания были ужасные. В деревне, куда нас пригнали, жили шахтеры, католики. Они плакали, видя все эти несчастья»72.

Среди многих тысяч евреев, которых пригнали к польской границе, были Зендель и Рифка Гриншпан. Зендель владел небольшой швейной мастерской в Ганновере. После принятия Нюрнбергских законов у него, как и у многих других, возникли экономические трудности. Гриншпан вспоминает, что в конце октября 1938 года пришли гестаповцы, посадили их в полицейские грузовики, в которых возят заключенных, примерно 20 человек в машину, и повезли на железнодорожную станцию. «На улицах было полно людей, которые выкрикивали: “Долой евреев! Убирайтесь в Палестину!”»73

Сын Зенделя и Рифки Гершель в 1936 году — ему тогда было 15 лет — перебрался во Францию, чтобы избежать преследований национал-социалистов, но был очень привязан к отцу с матерью. Жил он в Париже. Жил трудно — в постоянной опасности депортации. Когда Гершель узнал, что случилось с его семьей, — он получил открытку от сестры, описывающую высылку, юноша решил отомстить, и 7 ноября 1938 года совершил покушение на сотрудника немецкого посольства в Париже Эрнста фом Рата. Через два дня фом Рат скончался от полученных огнестрельных ранений. Смерть его совпала с одной из самых почитаемых дат нацистского календаря: 9 ноября 1923 года в Мюнхене произошел пивной путч.

Геббельс, как и все руководство нацистской партии, был в Мюнхене на церемонии в память этого события, и смерть фом Рата стала для него прекрасным информационным поводом, чтобы организовать новые гонения на немецких евреев. «Днем 9 ноября сообщили о смерти немецкого дипломата фом Рата, — написал в своем дневнике Геббельс. — Что ж, дело сделано». Через несколько часов он встретился с Гитлером в старой ратуше Мюнхена — там проходил торжественный прием. Вот следующая запись в дневнике рейхсминистра: «Я докладываю ситуацию фюреру. Он решает: пусть демонстрации против евреев продолжатся. Уберите полицию. Евреи должны почувствовать народный гнев. Это правильно. Я немедленно выдаю соответствующие указания полиции. Затем делаю краткое сообщение на эту тему партийным лидерам. Восторженные аплодисменты. Все бросились к телефонам. Теперь будет действовать народ»74.

Геббельс лукавил даже в своем дневнике. Евреям предстояло испытать на себе не столько народный гнев, сколько ярость активистов НСДАП. В ночь с 9 на 10 ноября они громили еврейские дома и магазины, жгли синагоги. Евреев арестовывали, избивали и даже убивали. Сколько человек погибли в ту ночь, точно не известно, но есть сведения, что больше 90. Почти 30 000 евреев были отправлены в концентрационные лагеря.

Восемнадцатилетний Руди Бамбер из Мюнхена узнал о том, что начались погромы, когда в их доме вышибли входную дверь. Это был первый из двух налетов, совершенных нацистами. В первом случае они ограничились разгромом в помещениях, а во втором обрушились на жильцов. Одну из пожилых женщин выволокли из дома и избили. Затем активисты НСДАП переключили внимание на Руди и начали бить его. Потом его тоже вытащили на улицу и оставили под охраной. Далее — по причине, которую он так и не смог понять — его оставили и ушли. Руди вернулся в дом — там был полнейший хаос… «Вторая группа нацистов выломала водопроводные трубы, вода хлестала на пол… Я бросился искать главный вентиль, чтобы перекрыть ее. Это оказалось непросто… В доме все было словно после воздушного налета — вещи раскиданы, мебель сломана, под ногами битое стекло, фарфор…»75

На втором этаже Руди нашел умирающего отца. Это было делом рук нацистов. «Я не мог понять, как могла возникнуть такая ситуация… Перед этим у нас была совершенно обычная, средняя, нормальная жизнь, нормальная, конечно, в кавычках. То, что произошло, казалось совершенно неприемлемым и невероятным… Полный шок… Я действительно не мог себе и представить, что такое могло — или должно было? — случиться. Конечно, я уже слышал о концентрационных лагерях, они уже действовали в Дахау и Бухенвальде, но это ведь нечто иное… А это было совершенно необоснованное, неспровоцированное насилие. Я не знал этих людей. Они не знали меня. У них не могло быть зла на меня лично — просто какие-то люди ввалились в дом и сделали то, что, по их мнению, должны были…»

В особенности поразили Бамбера, пытавшегося смириться со столь нелепой смертью отца, противоречия с точки зрения закона. Погромы в ночь на 10 ноября были спонтанными — непредсказуемыми и совершенно нелегитимными, но совершали-то их члены НСДАП, являвшейся партией власти. На следующее утро полиция опечатала дом как официальное место преступления. Кроме того, это было попыткой предотвратить мародерство, что тоже считалось противозаконным действием. Через несколько дней Руди отправился в местное отделение гестапо спросить, нельзя ли снять печати, чтобы семья могла вернуться в дом. «Мне это кажется странным, — рассказывает он. — Мне совершенно не страшно было идти в гестапо. Мне казалось, в системе еще сохраняется какая-то законность… Все, что тогда происходило, сейчас совершенно не укладывается у меня в голове».

Руди Бамберу оказалось трудно принять произошедшее еще и потому, что никто из них не мог дать выхода своим чувствам, ведь, если бы он, например, откровенно выразил гнев, все могло бы быть еще хуже… «Я не находил способа объяснить случившееся каким-то здравым или рациональным образом. Вся предыдущая нацистская пропаганда, нацистское господство, думаю, заставили и меня, и других евреев смириться со многим, и, видимо, это проявилось, когда людей стали депортировать и отправлять в лагеря… Вспоминаю об этом сейчас, и мне кажется невероятным, как вообще удавалось справляться — или, скорее, не справляться — со всем, что происходило, и никак, в принципе, на это не реагировать… Не реагировать так, как должен был бы реагировать любой здравомыслящий человек. Думаю, это сила системы заставляла нас пригибаться и не отвечать надлежащим образом».