Семена прошлого - Вирджиния Клео Эндрюс

И вот вскоре я уже доставала из шкафов зимние пальто и куртки, которые я хотела отдать бедным, шерстяные свитера и юбки, которые не надеялась более носить никогда — ведь мы собирались на Гавайи. В сентябре Синди улетела в колледж в Южную Каролину. Это был ее выпускной год в очень дорогом частном колледже, но она от него была в восторге. Письма от нее сыпались без остановки, но с неопределенными интервалами, и в каждом содержалась просьба о деньгах на то или иное.

Несмотря на бесконечные подарки, которые я ей посылала, ей нужно было все, что она видела. У нее были дюжины и дюжины знакомых парней, и каждый раз в новом письме она сообщала об очередном. То ей необходим был туристский костюм для мальчика, который увлекался рыбной ловлей и охотой. То, наоборот, выходной костюм для мальчика, который обожал ходить с ней на концерты и оперы. То ей самой понадобились новые джинсы и теплые вещи. В следующий раз совершенно необходимы стали шикарное нижнее белье и такая же ночная рубашка, поскольку спать в чем-либо простеньком она просто не могла.

Ее письма рассказывали мне обо всем, что прошло мимо меня, когда мне было шестнадцать. Я вспоминала Клермонт и дни, проведенные в доме доктора Пола, когда Хенни на кухне учила меня готовить не рецептами и нотациями, а просто в ходе приготовления блюд. Я купила тогда поваренную книгу специально с заголовком «Как завоевать мужчину через его желудок» и по указателю, что необходимо готовить для того или иного момента, упражнялась в кулинарии. Каким же ребенком я была тогда! Наверное, я была такой же, как Синди сейчас, только в своем роде — это было тогда, когда мы убежали из Фоксворт Холла.

Я вздохнула, отложила письмо Синди и обратила свое внимание на настоящее.

День за днем я все более убеждалась в том, что Барт часто видится с Мелоди, в то время как у Джори его жена почти не появлялась. Я пыталась было убедить себя, что добросердечная Мелоди утешает Барта после его неудачи с наследством, но… я сама понимала, что здесь нечто большее, чем просто жалость.

Словно преданная собака, Джоэл всюду следовал за Бартом, кроме разве что его офиса и спальни. Обычно перед завтраком, обедом и ужином Джоэл молился в своей маленькой комнате без мебели. Он молился перед сном, молился просто на ходу, изрекая вполголоса те или иные цитаты из Библии, подходящие, по его мнению, к моменту.

Крис находился в пике своей жизни, почти в раю, как он сказал.

— Мне нравится моя новая работа. Я общаюсь с умными, яркими и острыми на язык людьми, и бесконечные анекдоты, неиссякаемый юмор делают работу не такой рутинной. Мы каждый день приходим в лабораторию, влезаем в свои белые халаты, кидаемся к своим чашкам Петри, каждый день ожидая найти в них невероятные чудеса — и шутим, как ни в чем не бывало, когда эти чудеса не происходят.

Так Крис живописал мне свою работу.

Барт… Барт был и не другом, и не врагом Джори. Просто человек, который иногда просовывал голову в дверь комнаты Джори, чтобы сказать несколько слов, и спешил по своим делам, которые он считал более важными, чем сидение у постели паралитика. Очень часто я недоумевала: что делает Барт в свободное от скупки акций и изучения дел на финансовых рынках время? Я подозревала, что он пустится в большой риск, лишь бы доказать нам всем, что он хитрее, чем наибольшая лиса из всех Фоксвортов, Малькольм, и умнее, чем Крис.

Вскоре, когда Крис уехал во вторник утром, поздним октябрем, на работу, я поспешила обратно к Джори, чтобы убедиться, что он в порядке. Крис нанял мужчину-сиделку к Джори, но он приходил через день.

Джори редко на что-либо жаловался, но часто, заходя к нему, я видела, что его голова повернута к окну: он с тоской смотрел на великолепие осенних красок.

— Прошло лето, — проговорил Джори вяло, безжизненно, а ветер за окном гонял листья, — прошло и забрало с собой мои ноги.

— Но осень принесет тебе новые радости, Джори, — пообещала я. — Зимой ты станешь отцом. Жизнь приготовила тебе еще много сюрпризов, хочешь ты в это верить или нет. Я, как и Крис, предпочитаю верить, что лучшее еще впереди. Давай-ка лучше подумаем, что сможет заменить тебе потерянные ноги. Теперь, когда ты можешь сидеть и достаточно окреп, я не понимаю, отчего бы тебе не передвигаться в кресле, которое тебе привез отец. Джори, согласись, пожалуйста; мне не нравится, что ты все время сидишь в кровати. Попробуй: может быть, это вовсе не так неприятно, как ты думаешь.

Но он упрямо потряс головой.

Я сделала вид, что не видела, и продолжала:

— Тогда мы смогли бы гулять. Мы сможем даже возить тебя в лес, как только Барт распорядится, чтобы рабочие очистили дорожки. Тогда твой прогресс станет заметнее, ну, а пока ты можешь сидеть на солнце на террасе, чтобы твое лицо приобрело здоровый цвет. Потом станет чересчур холодно, чтобы тебе выходить. Я сама стану катать тебя по саду и лесу.

Он со злобой взглянул в сторону инвалидного кресла:

— Оно может перевернуться.

— Мы купим тебе современное, тяжелое кресло; оно так хорошо сконструировано и сбалансировано, что не перевернется.

— Не думаю, мама. Я всегда любил очень, но эта навевает на меня тоску. Мне кажется, что все действительно важное в жизни я потерял. Я кажусь самому себе сломанным компасом, который вертится по всем направлениям без всякого смысла. Ни в чем нет для меня смысла. Судьба посмеялась надо мной, и я теперь плачу по счету. Я ненавижу эти дни. Но ночи еще хуже. Я хочу удержать лето и все, чем я был прежде, а эти листья вызывают во мне лишь слезы; ветер, воющий всю ночь — будто мои собственные крики тоски и отчаяния; птицы, улетающие на юг, говорят мне о том, что лето моей жизни прошло навсегда; и никогда, никогда уже мне не быть таким счастливым, как прежде. Я — ничто теперь, мама, ничто.

Сердце мое разрывалось.

Джори повернулся ко мне и тогда увидел мое отчаянное лицо. Краска стыда появилась на его щеках. Он почувствовал свою вину:

— Прости, мама. Но ты единственный человек, с которым я могу поговорить откровенно. С отцом, который очень добр, я не могу говорить так: я должен держаться по-мужски. Когда я выскажусь тебе, все это не так терзает. Прости меня за то, что перекладываю на твои плечи все свои беды.

— Нет, нет, говори мне все всегда, как сказал теперь. Если ты будешь таиться, я не буду знать, чем помочь тебе. Я ведь для этого здесь, Джори. Родители всегда для помощи своим детям. Не думай, что твой отец не поймет; ты можешь говорить с ним так же откровенно. Не держи ничего в себе. Проси все, что в пределах наших возможностей, мы сделаем для тебя все; но не проси невозможного.

Джори молча кивнул и слабо улыбнулся.

— Хорошо. Может быть, я попробую сесть в электрическое кресло когда-нибудь.

Перед Джори на его кровати лежали детали клипера, который он педантично склеивал. Он почти никогда не включал проигрыватель, потому что музыка лишний раз напоминала ему о том, что ему уже никогда не танцевать. Телевизор он игнорировал как пустую трату времени, и, если не читал, то работал над моделью клипера. Зажав пинцетом крошечную деталь, Джори, добавив клея, осмотрел ее со всех сторон, добавил еще что-то — и корпус был готов.