Стыд - Карин Альвтеген

— Здравствуйте, Май-Бритт, меня зовут Моника Лундваль.

Май-Бритт смотрела на протянутую руку и растерянно пыталась проглотить ком в горле, который душил ее все сильнее и сильнее, но у нее не получалось. Она почувствовала слезы на щеках и острое желание исчезнуть. Провалиться сквозь землю.

— Май-Бритт?

Ее назвали по имени. Исчезнуть она не могла. Ее окружили в ее же собственной квартире.

— Май-Бритт, вы можете пойти в спальню, а я подожду здесь.

Эллинор. Май-Бритт поняла, что Эллинор подошла к двери в спальню и позвала Сабу.

Она заставила себя войти, за ней зашла врач, и Май-Бритт казалось, что ей наступают на пятки. Потом закрылась дверь. Они остались вдвоем. Она и та, что сейчас начнет ее трогать. Она уже забыла причину, по которой добровольно решила подвергнуться этому испытанию. Не помнила, чего они хотели в результате добиться.

— Для начала покажите, где у вас болит.

Май-Бритт повернулась к ней спиной и сделала то, что ей велели. Ее лицо было мокрым от слез, но она не утирала их, чтобы врач не догадался. В следующую секунду она почувствовала эти руки. Тело как будто окаменело, она зажмурилась, пытаясь спрятаться от происходящего в темноте, но от этого ощущение чужих рук на теле стало только отчетливее. Руки щупали и щипали там, куда она указывала. А она позволяла. И ждала самого страшного. Когда ее попросят раздеться.

— Вот здесь?

Май-Бритт быстро кивнула.

— Вы ощущаете еще какие-нибудь симптомы?

У нее не было сил ответить.

— Я имею в виду повышение температуры. Снижение веса. Вы не замечали в моче кровь?

И только тут она вспомнила, из-за чего они все это устроили. Ей по глупости показалось, что если она позволит себя осмотреть, то все сразу пойдет так, как раньше. Она не будет больше слушать этих воплей Эллинор, ей выпишут какое-нибудь лекарство — и все, дальше этого ее воображение не простиралось. Она так страшилась самого осмотра, что о его последствиях даже не подумала. Стоявшая за ее спиной врач уже догадалась о причине боли — Май-Бритт это поняла, но не знала, нужно ли ей самой знать об этой причине. Потому что в дальнейшем это знание может причинить ей только новые неприятности.

Она позволила себя обмануть.

Рук больше не было.

— Мне нужно осмотреть спину без одежды. Вы можете просто приподнять платье.

Май-Бритт не смела пошевелиться. Руки ощупывали ее бока. Когда она подняла платье, отвращение стало настолько сильным, что ее затошнило. Пальцы перемещались по ее коже повсюду, щупали ее между жировых складок, надавливали, щипали — и в конце концов она не выдержала, у нее начались рвотные позывы. Руки, к ее огромному облегчению, перестали ее трогать, и она поняла, что ее ноги снова скрыты под платьем.

— Эллинор! Эллинор, есть какое-нибудь ведро?

Май-Бритт услышала, как открылась дверь, потом их голоса в глубине квартиры, а в следующее мгновение к ней уже спешила Эллинор с зеленым ведром в руке. На дне его лежала сухая половая тряпка, и, так и не убрав ее, Эллинор держала ведро перед Май-Бритт, но ее не вырвало. Весь вчерашний день она так нервничала, что ничего не ела, и желудок был пуст. Страх медленно отступал в свои тайные щели, высвобождая место рвавшейся наружу злости. Май-Бритт отшвырнула ведро и сердито уставилась на Эллинор, в чьем взгляде впервые читалась неуверенность. Именно Эллинор вынудила ее пережить все это. Эллинор и сама это знала. Май-Бритт видела это по ее глазам. Девчонка только теперь осознала, какому испытанию она ее подвергла.

— Уходи!

— Теперь легче?

— Уходи отсюда, я сказала!

И она снова осталась наедине с врачом. Но страха больше не испытывала. Отныне и впредь она сама будет определять, что позволительно, а что нет.

— Ну и какой у меня диагноз?

Голос снова звучал уверенно, она смотрела доктору прямо в глаза.

— Об этом говорить пока рано. Мне нужно взять анализы.

Май-Бритт выдержала и это. Покорно сидела на стуле, пока ей кололи иглой у сгиба локтя, а потом смотрела, как ее кровь наполняет различные емкости. С ней больше не сделают ничего такого, чего она сама не позволит. Ничего. Это по-прежнему только ее тело, даже несмотря на то, что сейчас это тело нездорово. Врач измеряла давление, Май-Бритт чувствовала себя относительно спокойно. Отныне она все контролирует сама.

— Я видела вас несколько раз на детской площадке. С ребенком, который живет напротив.

Она собиралась сообщить это в качестве легкой любезности, как заурядный повод начать разговор. Конечно, она отдавала себе отчет, что она не слишком умелый собеседник, но аффект, который произвели ее слова, оказался совершенно неожиданным. Вся комната мгновенно изменилась. Май-Бритт заметила, что женщина ненадолго замерла, а потом все ее движения стали, наоборот, слишком быстрыми, Май-Бритт не знала почему, но ей было абсолютно ясно, что ее слова оказали на доктора очень сильное воздействие. Все эти людишки, которые без приглашения приходили к ней в дом последние двадцать пять лет, обучили Май-Бритт быстро и с отточенным мастерством находить у человека самые слабые стороны. Это была чистая самозащита, ее единственная возможность уберечь собственные ценности от чужого презрения. Она всегда быстро вооружалась знаниями о слабостях того или иного человека, и умело использовала эти знания в случае необходимости. Скажем, для того, чтобы избавиться от этого человека. Эллинор была ее первым проколом.

Доктор упаковала тонометр и положила его в сумку.

— Вы видели кого-то другого.

К своему изумлению, Май-Бритт убедилась: чутье ее не обмануло. Врач лгала. Лгала ей прямо в лицо. Май-Бритт отчетливо почувствовала и еще кое-что — удовлетворение от внезапно наступившего равновесия сил. Незримое перераспределение власти, которое означало, что отныне она имеет право на уважение к себе. Она больше не была заложницей в руках этой образованной дамы. Стройной, благополучной, исполненной превосходства, снизошедшей до ничтожной Май-Бритт. Милостиво взявшей на себя труд прийти к ней домой, потому что Май-Бритт не в состоянии даже выйти из собственной квартиры. Ну конечно, она же неполноценная.

Сама не понимая, как ей это удалось, Май-Бритт посадила эту женщину на крючок. А это может оказаться небесполезным, в случае если человек станет настолько назойливым, что от него надо будет избавляться. Люди ведь такие.

Назойливые.

Не надо было вообще туда ходить. Надо было сразу отказаться, как только она увидела адрес и почувствовала опасность, но она уже пообещала. А еще не хотелось портить отношения с Осе. Почему-то это казалось важным — чтобы Осе думала о ней хорошо. Равно как и все остальные — те, которым, возможно, известна истина. О Монике не должны говорить как о человеке, способном отказать в помощи нуждающемуся, забыть о своем долге врача. Такой она не была, и этого никто не мог оспорить.