Закрытие темы - Сергей Носов

Олег Юрьевич переключил на другую программу. Всё правильно: так он и думал. Тут Олега Юрьевича совсем скривило. «Пожелай, красавица, мне приятного аппетита, сегодня в нашей стране День Общепита».

Вроде как припев:

– Я скажу вам всем: я сегодня всё съем. Съем. Съем. Съем. Рушится образ врага.

Индюк. Его Индюком зовут, автора текста и лидера группы. Кликуха такая – Индюк. «Индюк ты индюк! Индюк, индюк, – скрежетал зубами Олег Юрьевич. – Индюк! – сам себя заводил. – Индюк!»

Он выключил телевизор.

– Женю будьте добры, – но тут же опомнился. – Прости, Валера, прости, не узнал. Долго жить будешь. Ты что делаешь?

– Привет, Олег. Бельё стираю[29].

– А Женя чего?

– Ничего. Спать легла. У неё сегодня дежурство было.

– Ну да, – произнёс Олег Юрьевич. – Извини, пожалуйста, – произнёс и растерялся вдруг – от того, что извиняться надумал, и ещё растерялся больше – от того, что растерялся именно от этого.

Хотел трубку повесить, но Валера остановил:

– Подожди, вопрос к тебе есть.

– Какой?

– Деликатный.

– Ну, – приготовился, – какой деликатный?

Тот медлил. Чувствуется, слова подбирает.

– Олег. Ты про икру морских ежей ничего не слышал?

– Как не слышал – слышал. Ну. Икра. Тебе, что ли, надо?

– Нет. Я тебе хотел предложить.

– Мне?… Ты?…

– По секрету, Олег. У Женьки моей, видишь ли, связи появились… кой-какие… Она говорит, может достать, сколько хочешь. Хочешь?

– Не хочу, – сказал Олег Юрьевич. – До свидания.

Настроение испортилось окончательно. Олег Юрьевич к соседу по лестничной площадке пошёл – за банками (надо же будет её расфасовывать), а тот, даром что купит для пробы сто грамм, стал канистру навязывать. «Берите, берите, она для воды питьевой». – «Зачем?» – «В аэропорту пригодится». – «Да что я с ней делать буду?» – «Надо ёмкость иметь». – «Обойдёмся, не надо». – «Обязательно надо. Вы не знаете, в чём привезут. Может всё что угодно случиться».

И убедил.

И взял.

«И возьму!» – сказал себе Олег Юрьевич, поставив канистру в ноги, и медленно, будто ещё не всё обдумал, под одеяло полез.

Спать лёг – звонит Черносвитов.

– Не стыдно? Говори, совсем не стыдно? Или всё-таки стыдно немножко? Знаю, знаю, не стыдно. Эх вы… Хоть бы попомнил хоть кто-нибудь… Списали – забыли. А я!.. А я ещё… А меня!.. А меня уже…

Олег Юрьевич не сразу понял, что надобно Черносвитову.

– Я, Владлен Константинович, не пойму, вы про что?

– Про что, про что… Про то! Сколько её хранить можно?

– А… её… В холодильнике месяц. Наверное.

– Так… так… так… – повторял, прикидывая, Черносвитов, – ну что ж, ну что ж, голубчик ты мой Олег Юрьевич, организуй-ка ты мне, старику, килограммчик…

– Сколько? Сколько?! Ого! – восхитился Олег Юрьевич. – Да, это я понимаю. Это да. Но, Владлен Константинович, она дорогая. Ничего? Не смущает?

– В моём возрасте грех, – сказал Черносвитов, – деньги… деньги считать… на хорошее.

– И хорошо, – порадовался за Черносвитова Олег Юрьевич, – просто здорово!

– Но одно меня беспокоит, – поделился тревогой своей Владлен Константинович, – не скиснет ли она, зараза… Ведь гроза начинается.

– Я не слышу грозы.

– Это ты на Гражданке ещё не слышишь, а у нас на Плеханова, слышишь, грохает? Во. Слышишь, грохнуло? Во!

Прислушался Олег Юрьевич.

– Что-то тихо, не слышу… – но тут и до них докатился раскат. – Верно, грохает!..

– Во.

– Ну так что же теперь?

– Боюсь…

– Вы не бойтесь, не скиснет… Не молоко… Если рейс не отменят…

– Если рейс не отменят…

– Не отменят…

– Отменят…

– Отменят…

И пошёл этой ночью он в лес по грибы, а в лесу кроме сосен растут берёзы. Под берёзами подберёзовики растут, и растёт мухомор на пригорке. И другие растут растения, в полный рост растут. Нет Жени, а глас есть: «Не в коня корм пошёл!» – и вздохнул Олег Юрьевич, тяжелея сердцем, – этой самой икрою морских ежей обожрался он вусмерть.

Да и нам, по правде, приелось.

Оставим же Олега Юрьевича в покое и весь этот взбрыкивающий психологизм, тоску по предприимчивости, и всё такое – выеденного яйца всё это не стоит по сравнению с громом небесным и крушащей стихией. Что было, то было, но всё прошло. Что сегодня вспомнит герой по прошествии времени? Про икру-то, про ту, поди, всё забыл. А как тогда в канун встречи к окну подошёл, проснувшись, и всколыхнулось пространство…

И казалось ему, что мог он понять, но не знал что – не готов был к озарению.

А гроза в самом деле грозная – свирепая была, буйная, яростная. Поломало деревья. Были жертвы тогда: двух человек убило напротив Публички (и читатели книг и журналов потом рассуждали, почему не послужил громоотводом памятник императрице…). А ещё в «новостях» сказали, что случилось на Невском проспекте: проникла в магазин «Охота и рыболовство» шаровая молния и попала в металлический аппарат кассы. Только тут нам след и себя укорить, – что-то с памятью нашей тоже стало: то же днём было, а не ночью. В другой раз. Перепутали малость. Ну, ладно.

Известной доли надуманности не избежит ни одно правдивое повествование.

Встреча так состоялась.

Он у эскалатора ждал, а они, удачно приземлившиеся, ехали, ехали, ехали – сначала японцы, потом спортсмены, а дальше просто дальневосточные жители. Вглядывается Олег Юрьевич в их лица – ищет, ждёт, готовится – и вдруг – о Господи! – сердце как в пропасть – знакомое! Как он увидел Александра, так и потемнело в глазах. И онемели члены его. А тот себе едет на эскалаторе – в одной руке сумка, другой – знак подаёт.

Было время опомниться.

– Санька, ёлки зелёные… Ты, Санька… Александр… А… А… Александр, даёшь…

Александр ему руку протягивает.

– Здорово, батя. Ты что? (А сам баском, баском, вот, мол, взрослый какой…)

– Да откуда же ты?

– Из Владивостока.

– Это я понимаю, из Владивостока… Вы же в Хабаровске живёте…

– Какой «в Хабаровске»! Ты что, «в Хабаровске»… Мы уже год во Владивостоке. Я тебе писал, ты что?… когда полковника дали…