Закрытие темы - Сергей Носов

«А ведь верно, писал», – вспомнил с тоскою Олег Юрьевич (и как сам на каникулы звал в гости приехать, также вспомнил).

– Скоро мамка твоя… так дело пойдёт… генеральшей станет…

– Не. Не станет.

– Возмужал, вырос…

– А ты-то чего худеешь? Работа изводит? Ты держись, батя. Ты чего? Ты как будто не меня встречаешь?

Олег Юрьевич уже совсем очухался.

– Тебя, тебя, – произнёс он уверенно, – кого же как не тебя?… Тебя, конечно.

Он посмотрел на канистру.

– Тебя!

Обнялись.

1988

– Друзья, оставим этот спор, – неожиданно воскликнула Евдокия Антоновна, столь неожиданно и столь громко, что гости как-то сразу приумолкли. – Конечно! Конечно же, кому как не нам, бабушкам, заботиться о наших внуках?! И знаете, кем я вижу мою любимую Верочку?

– Кем-кем? – спросили Захаровы, супруг и супруга.

– Путаной.

– Кем-кем? – вытянул шею Аскольд Филиппыч.

– Путаной. Путаной, друзья, и только путаной. Вы, кажется, удивлены.

Гости молчали.

– Путаной. Пусть хоть она поживёт по-человечески.

Похоже, Евдокия Антоновна была довольна произведённым эффектом. Все мы переглядывались.

– То ли вы, Евдокия Антоновна, – вкрадчиво заговорил инженер Ясинский, – употребляете слово?… Путана, извините, это в некотором роде…

– Я прекрасно знаю, что такое путана…

– В некотором роде… по мужской части… – Ясинский, сконфузясь, замолк.

– Ну? – спросила насмешливо Евдокия Антоновна. – Продолжайте.

– В некотором роде шлюха, пардон.

– Фу-фу. Зачем же так грубо…

– Проститутка, если угодно.

– Что вы говорите? – как бы изумляясь, округлила глаза Евдокия Антоновна. – А известно ли вам, – в голосе её зазвучал металл, – известно ли вам, господа, что проституция – древнейшая из профессий?

Посрамлённые мы не знали, что и ответить.

– Это только в нашем тоталитарном государстве можно было до такой степени извратить всё, что мы извратили. У нас всё перевёрнуто с ног на голову. Что я знала о сексе? Стыдно сказать – ничего. А у них всё по-другому. Я о красивом говорю. Сервис на дому и в офисе. Об искусстве. Я не про Московский вокзал. Я – о красоте, о форме и о содержании. Это наука. Наука любви. Мы же рабы предрассудков, условностей. Ханжи! Отвратительная ложь сопутствовала нам на протяжении всей нашей тысячелетней истории. Нас обманывали, а мы верили. Мы поклонялись идолам коммунизма. Нация рабов. Так нам и надо.

– Евдокия Антоновна, – мягко произнёс Аскольд Филиппыч, – мне кажется, вы сильно, очень сильно преувеличиваете…

– Ax, бросьте, Аскольд Филиппыч, эта ли дорога ведёт к храму? Почитайте, почитайте, что пишут, сейчас многое издаётся. Весь цивилизованный мир живёт по законам.

– По каким законам, Евдокия Антоновна? По каким законам?

– А вот по каким, по таким, что и нам пора посмотреть правде в глаза. Молодое поколение выбирает свободу.

– В известном смысле, конечно, свободу, но с другой стороны…

– Боже! Дожила до старости лет, внуков нянчу, а что я видела в этой жизни? Не поверите, мои дорогие, у меня даже любовников не было. Ни одного! Так и жила с моим Василием Петровичем, слава ему небесная.

– Евдокия Антоновна! Вы, как всегда, преувеличиваете… то есть я хотел сказать, вы, наоборот, преуменьшаете значение прожитой вами… и кстати, ещё далеко не совсем прожитой вами жизни… ибо полнота бытия, говоря вычурно…

– Не надо, не надо меня успокаивать…

– Да… но я хочу сказать, что и в упущенном, если вообще об упущенном корректно говорить… так как это весьма… и весьма-весьма неожиданно, повторю, и проблематично, упущено ли оно, упущенное, или ещё как поглядеть… не упущено…

– Спагетти… пицца… любовь…

– И в упущенном есть позитив…

– Она выйдет замуж за шведа.

– А не только плохое.

– И уедет к нему.

– У вас был замечательный муж.

– Ах, Василий Петрович, ах, Василий Петрович!.. Мы-то жили с тобой душа в душу… Ты меня понимал с полуслова…

Евдокия Антоновна заплакала вдруг. Захарова повела её в детскую, где играли Кирюша и Верочка. На столе стоял крендель с восемью свечными огарками. Мы угрюмо молчали.

– Что-то как-то не то, – тяжело вздохнул инженер Ясинский.

– Это да, – согласился Захаров.

Он разлил по рюмкам остатки ликёра. Я сказал:

– «Амаретто» пахнет мускатом.

– Миндалём, – поправил Аскольд Филиппыч.

Пригубили.

1992

Рассказ писателя

Как ценитель классики и поборник, если так можно выразиться, классичности я не скрываю своего отношения ко всякого рода авангардистским кунштюкам, тем с большим смущением сознаюсь, что всё, о чём ниже пойдёт речь, произошло со мной в туалете. Боюсь быть заподозренным в примитивном хохмачестве, к чему повод, чувствую, уже дан первой фразой этого отнюдь не юмористического повествования, но не сказать, о чём сказал, никак нельзя, а сказать по-другому – тоже никак не выходит. О, нет, нет, я шутить не намерен, и не моя вина, что приключившееся со мной оказалось окружённым столь несерьёзными декорациями, как раз предмет разговора весьма и весьма серьёзен, хотя, сознаюсь, как предмет он до конца мной ещё не осмыслен, – а иначе бы я и рассказывать не стал, если б всё мне было в этой истории ясно.

Что ж, есть подумать о чём. Хотя бы об этом. – Личность: цельность её и свобода выбора, или, если взять поконкретнее, если поуже, то, конечно, культура и, конечно, финансы – вот проблемы чего меня столь беспокоят – опять же в этическом плане. И не исповедь мой короткий рассказ; и тем более не объяснительная записка. Своим доброжелателям, чья осведомлённость имеет себе стороной обратной, по известному правилу, досужие домыслы, так скажу: зря про меня не болтайте плохого. Уверен: когда прочтёте всё это, сами во всём разберётесь.

Ну так вот. Ближе к делу. Итак.

Третьего дня случай привёл меня в туалет на улице Д***. Что сказать мне о том туалете? С виду обычный. Да, обычный, ничем, казалось бы, не примечательный туалет. Разумеется, платный. Несколько ступенек вниз, и старичок-пропускник справа за столиком. В подобных случаях, когда входите и достаёте денежку, внимание ничем не задерживается – достали и проходите спокойно, а тут наши взгляды встретились вдруг, что-то меня задержало, будто бы прикидывал старичок, тот ли я, кто нужен ему, а так как я явно замешкался, невольно выдав тем самым готовность отвечать на какой-нибудь хитрый вопрос, если будет мне задан, то он и задался: