Сердце Гудвина - Ида Мартин

точно.

– И я! – Тим мило улыбнулся.

Погода стояла волшебная. Май во всей своей весенней прелести: воздух, солнце, небо, трепещущая листва и радость без всякой на то причины…

Мне давно хотелось погулять с Тимом именно так – беспечно, нежно и чтобы обязательно казалось, будто это навсегда. Пусть даже какие-то две-три недели.

Его волосы в пробивающихся сквозь кроны деревьев лучах солнца светились, а лицо, такое правильное, резко очерченное и мужественное, особенно в профиль, напоминало персонажа божественного происхождения.

Со мной никогда не случалось безответной любви, ведь любовь предназначена для счастья, радости и удовольствия. Это явление, возникающее от взаимодействия двоих, наподобие радуги, рождающейся от соприкосновения капель воды и солнечного света. Все остальное – блажь, прихоть, эгоизм, капризы или разыгравшаяся фантазия, как наша с Ксюшей влюбленность в Башарова. Если кто-то меня не любил или хотя бы не давал ощущения, что в ближайшее время это может произойти, я оставалась к такому человеку совершенно равнодушной. Тим же всегда подпитывал меня надеждой, потому я и ждала, что еще немного – и он сделает шаг и признается, вспыхнув радужным светом на моем небосклоне.

Мы шли по тенистой аллее, и я понимала, что счет идет на минуты. Здесь не было никого, способного нам помешать, обстановка, время и место – все более чем располагало к объяснениям и признаниям, однако что-то во мне изменилось, и я не была уверена, что хочу их услышать.

Слишком долго он откладывал, мудрил и тянул. История его прошлой несчастной любви тяготила, школа закончилась, впереди экзамены, за ними – лето и новые впечатления, а что не случилось, то не случилось. Внутренне я готовилась сообщить ему об этом.

– Знаешь, почему мужчинам нравятся женщины с длинными волосами? – начал он издалека.

Я пожала плечами:

– Потому что красиво.

– А вот и нет! В древности женщины укутывали в волосы младенцев, чтобы согреть или защитить. От густоты волос зависела жизнь ребенка. Только представь, первые человекоподобные приматы появились около семи миллионов лет назад. А в целом история сознательного человечества – цивилизаций – составляет десять-двенадцать тысячелетий. Потому генетическая память о прошлом жизненном опыте сотрется еще очень не скоро, так что все мы в какой-то мере заложники первобытного сознания.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. У тебя тоже длинные волосы, собираешься укрывать ими младенца?

Он засмеялся:

– Нет. У меня потому, что моя мама любила Курта Кобейна.

– А вот мой папа, видимо, до сих пор беспокоится о младенцах.

– Кажется, я тоже. – Поймав мою руку, Тим остановился и потянул меня к себе. – Я должен тебе кое в чем признаться.

Он приблизился так, что его губы почти соприкоснулись с моими.

– Не нужно, – сказала я, – мне не нравится, когда сложно, за это я не люблю математику.

– Я понимаю, ты до сих пор обижаешься, что я тогда ушел…

– Совсем нет! – Однако напоминание о его бегстве все же царапнуло самолюбие. – У тебя были причины. Ты объяснил.

– И что же вытекает из моего объяснения?

Действительно, что?

– У тебя были обязательства перед Катей, и ты должен пожизненно хранить ей верность. Ну или что-то вроде того. Честно сказать, я точно не помню. Тебе, конечно, очень сочувствую, только я не тот человек, который с готовностью окунется в драмы твоего прошлого и станет тебя лечить.

– Ты права, мне не стоило тебе об этом рассказывать.

– Не стоило, – подтвердила я.

– Я просто подумал, ты оценишь важность моего решения…

– Я оценила. Только для такой, как я, это слишком большая ответственность.

Но он все равно поцеловал меня долгим, требовательным и старательным поцелуем, от которого мысли снова понеслись галопом. Я даже пожалела, что у меня больше нет камня «Здесь и сейчас».

– Как вы называете в математике условие «Если»? Скажем, если поезд не пришел в пункт «А», то он поехал в пункт «В».

– Импликация.

– Спасибо. – Я двинулась по дорожке в сторону дома. – Давно уже хотела спросить, но было не до этого.

Тим пошел рядом и, подхватив мою руку, сунул себе под локоть.

– А почему вспомнила сейчас?

– Просто эта импликация преследует меня повсюду. Если бы ты не решил перевестись в нашу школу, то тебя не мучило бы чувство вины, если бы ты не перевелся, мы бы сейчас здесь не шли и не целовались. Если бы я встречалась с Мартовым, то мы тоже не целовались бы, если бы, если бы… Так много этих «если», что никакой уверенности ни в чем нет. Но на самом деле все складывается из чего-то. И каждое последующее «если» довольно логично вытекает из предыдущего условия.

– Алиса! – Тим шутливо нахмурился. – Ты вроде бы сказала, что тебе не нравится, когда сложно?

– Это я пытаюсь разговаривать с тобой на вашем языке.

– Понятно! – В уголке губ замерла ироничная улыбка. – Тогда продолжай.

– Мне очень нужно знать, как получилось, что Матвей вдруг резко начал встречаться с Ксюшей.

– А разве дело не в ней? – искренне удивился Тим. – Ксюша всегда ему была симпатична.

– В ней, – подтвердила я, – но она не хотела. А потом вдруг резко передумала, ничего об этом не сказав.

– Он ей не нравится?

– Нравится. И нравился раньше. Просто она боялась, что он поступит с ней как со всеми своими подругами. А теперь… теперь я не знаю, о чем она думает и почему в один миг изменила свое решение.

– Можно мы сейчас не будем говорить о ней? – Тим снова меня поцеловал, но уже не останавливаясь. – Давай ты не пойдешь домой? Пойдем еще погуляем или посидим в «Сто пятьсот»? Не хочу отпускать тебя.

Я посмотрела ему в глаза – чистые, светлые и воодушевленные, наполненные теплом этого майского дня. Казалось, еще немного – и он подхватит меня на руки, а потом закружит, как показывают в романтических фильмах про любовь.

Мы гуляли еще три часа, легко, весело и счастливо. Больше не было никаких тяжелых разговоров – ни о Кате, ни о Ксюше, ни о математике и школе вообще. Тим вдруг раскрылся для меня совершенно по-новому. Стал таким, каким я ждала увидеть его с самого начала: простым, веселым и дружелюбным. Он был очень вежлив и аккуратен в проявлении чувств, но, когда я стала отвечать на его поцелуи, недвусмысленно дал понять, что готов пойти и дальше.

Для прогулки мы выбирали тихие улочки и дворы нашего района и под конец уже почти совсем не разговаривали, только целовались и целовались, словно сорвавшись с цепи. Маленькая, я больше всего на свете любила качаться на качелях стоя – дух захватывало, и хотелось кричать от восторга, с Тимом я чувствовала нечто похожее и никак не могла вспомнить, почему сегодня, выходя из школы, собиралась сказать ему, что у нас ничего не выйдет.

А потом вдруг позвонил Мартов. Я не хотела отвечать, но Кирилл перезвонил еще три раза подряд, и я подумала, вдруг что-то важное.

– Алиса, я нашел его, срочно приезжай! – выпалил он в трубку.

– Кого нашел?

– Фламинго твоего. Бросай все и мчи на три вокзала. Будем ждать в центре.

– Он с тобой?

– Да, но в любой момент может передумать.

Отключив вызов, я спрыгнула с коленок Рощина и взяла рюкзак.

– Мне нужно бежать.

– Это так важно?

– Да, очень.

– Хочешь, составлю тебе компанию? – Он тоже поднялся.

– Это Мартов звонил.

– Я понял.

– Ему не понравится, если ты будешь со мной.

– Не знал, что ты срываешься по первому же его звонку.

– Ты ревнуешь? – Я была удивлена. – К Мартову?

– Ко всем! – Тим говорил серьезно и даже попытался удержать мои руки в своих, но я слишком торопилась и уже на бегу крикнула, что напишу вечером.

Станция «Комсомольская», на которой расположены сразу три железнодорожных вокзала: Казанский, Ярославский и Ленинградский – большая и просторная, с высокими сводчатыми потолками, выкрашенными желтой краской, причудливыми вензелями лепнины, круглыми подвесными люстрами и нескончаемыми толпами суетливого человеческого потока.

Здесь и обычные пассажиры метро, делающие пересадку с одной ветки метро на другую, и пассажиры, спешащие на вокзалы, нагруженные багажом и прибывшие на них, и карманные воришки, и попрошайки, и прочие сомнительные личности разного рода.

Фламинго я заметила сразу, как только вышла из поезда. Он стоял, согнувшись крючком, возле лестницы, ведущей на переход, в том же странном бело-розовом одеянии, на костылях, занавесившись капюшоном. В забинтованной руке у него была обрезанная пластиковая бутыль, на ногах шнурованные ботинки на высокой подошве.

Пока я ехала, готовилась к этой встрече, но, увидев его, сразу же все забыла. Меня одновременно охватили удивленное потрясение, желание немедленно броситься к нему и панический ужас, побуждающий бежать без оглядки. Я застыла у колонны, не в силах сдвинуться с места. Что я ему скажу? Как объясню? Наверняка он уже и не вспомнит нас.

Я набрала номер Мартова. И в ту же секунду за плечом раздался его голос «Алло».

Все это время он подпирал колонну, возле которой