Клиника измены. Семейная кухня эпохи кризиса - Мария Воронова

– Вы сами-то в это верите?

Марине пришлось признаться, что нет. Тогда она попробовала зайти с другой стороны:

– Эдуард Андреевич, больная давление еле держала…

– Но держала же! Анестезиолог у нас сегодня прекрасный, прорвемся.

Марина очень сомневалась, что мастерство Непроходимца представляет собой серьезный аргумент против тяжести состояния пациентки, а от оптимизма Спирина ее просто кинуло в дрожь. Как непринужденно он распоряжается чужой жизнью! Что же ей делать? Отказаться ассистировать? Но один Спирин вообще ничего не сможет, а пока ему ищут другого помощника, пациентка будет находиться в наркозе, с открытой брюшной полостью!

Марина согласилась…

Заканчивали они уже на трупе. Непроходимец продолжал еще вентилировать легкие и даже регистрировал на кардиомониторе единичные сердечные сокращения, но все это делалось только ради того, чтобы формально смерть была зафиксирована в реанимации, а не на операционном столе.

Спирин пытался сохранить лицо: делал массаж сердца, потом долго орал на Непроходимца, но Марина знала, что на этот раз тот все делал правильно: перелил достаточные объемы жидкости, не поленился притащить из реанимации импортный аппарат ИВЛ и не пожалел хорошего анестетика из личной заначки. Но объем операции был неоправданно большим.

– Леченье – гут, больной – капут! – мрачно сказала сестра, развязывая Маринин халат.

– Не надо так. Не шутите.

– Какие шутки, угробили человека.

– Ну уж вы-то ни в чем не виноваты.

Она старалась не смотреть на пациентку. Волей обстоятельств женщина так и осталась для нее безымянной и безликой.

Лучше ничего о ней и не знать.

За годы работы Марина не смогла привыкнуть к смертям. Она была очень осторожным хирургом, и если пациент умирал, точно знала, что дело не в ней, а в тяжести заболевания или травмы, которые привели несчастного на операционный стол. До сегодняшнего дня за десять с лишним лет практики у нее было всего три таких случая, и она во всех подробностях помнила каждый.

А сегодня… Пусть это был рак в последней стадии, но, поступи они так, как настаивала Марина, пациентка уже проснулась бы и почувствовала себя лучше, чем до операции. Несколько месяцев приличной жизни ей можно было бы гарантировать. Получается, женщина погибла из-за ее, Марининой, бесхарактерности.

Смотреть на Спирина было почти невыносимо, но она покорно записала с ним протокол операции и только после этого ушла.

…Время перевалило за полночь, в приемном отделении было необычно тихо, но сон не шел. Завернувшись в дежурный ватник, Марина стянула сигарету из Валеркиной пачки и вышла на крыльцо. Стояла холодная и прозрачная сентябрьская ночь, с тихим шелестом подкрадывалась осень, в тусклом свете фонаря посверкивала роса, и огонек сигареты казался единственным источником тепла в округе. Ее сегодняшняя пациентка уже никогда не увидит, как желтеют и опадают листья…

«А я увижу, и что с того? Что хорошего может случиться со мной? Сын вырастет и заживет самостоятельно, я останусь одна… Нет, хуже, чем одна, – с нелюбимым и нелюбящим мужем, который служит твердой гарантией унылости моего существования. Тяжелая работа и домашняя каторга – вот составляющие моей жизни».

Развод? Кому она нужна в тридцать шесть лет, да еще с диабетом? Остаться одной? Конечно, она и так все равно что одна, но рассказывать родным и друзьям, что развелась… Терпеть их злорадство, плохо замаскированное сочувствием? Это еще хуже. Ведь если быть честной, раздражает ее не сам Георгий как таковой, а собственные мысли о том, какой он эгоист.

Марина глубоко затянулась и затушила сигарету о железный прут перил.

«Ладно уж, что теперь поделаешь? Пойдем писать заметку. Что там у нас на очереди, каши?»

Манная каша – самая коварная, требует неусыпного внимания и чутья. Сварить вкусную манку – сложнейшая задача, одним старанием здесь не обойдешься. Во-первых, нужно хорошее молоко. Если у вас его нет, можете даже не начинать, ничего не выйдет. Во-вторых, путем долгих проб и ошибок требуется подобрать дозировку крупы. Я обычно беру полчашки на пол-литра, но вам такая пропорция может не подойти, да и какая уважающая себя хозяйка будет пользоваться мерными емкостями!

Технология такова: ставите молоко на маленький огонь и сразу начинаете тонкой струйкой сыпать манку, непрерывно помешивая. И продолжаете помешивать до полной готовности. То есть минут пятнадцать – двадцать. Манка – единственная каша, в которую сахар кладется не после, а в процессе приготовления, но перед самым концом. Так меньше шансов, что каша пригорит. Вкус манной каши можно разнообразить, добавив в нее ложку-другую какао-порошка. Только это должен быть обычный порошок, а не быстрорастворимый. Чтобы не образовалось комков, вводить его можно двумя способами – растерев с ложкой-другой теплого молока и влив в кашу или, проще, заранее перемешав с приготовленной крупой. Отдельные фанатирующие хозяйки развлекаются с манной кашей, прослаивая ее всякой фигней, делают из нее тортики, но, на мой взгляд, эта игра не стоит свеч.

Если вам некуда девать энергию, лучше испеките настоящий торт.

Если ваши домашние дружно отказались завтракать, не унывайте. Манная каша легко перерабатывается в шарлотку, нужно только добавить побольше яиц и пару ложек муки, чтобы изделие не рассыпалось.

Но если после завтрака осталась одна порция или меньше, смело выкидывайте. Не надейтесь, что вы это потом съедите. Не жалейте – вы можете себе позволить утопить в унитазе три-четыре рубля.

Вообще грамотное использование остатков – дело очень тонкое. В стремлении спасти остаток вы можете испортить им хорошее блюдо. Решая судьбу остатка, твердо помните об основном законе органической химии – если смешать килограмм повидла с килограммом дерьма, получится два килограмма дерьма.

Каша, какой бы вкусной она ни была, ни в коем случае не должна быть единственным компонентом завтрака. Иначе ваш дом будет стойко ассоциироваться у членов семьи с больницей, тюрьмой или пионерским лагерем – это уж кто где бывал. На столе обязательно должно присутствовать чтонибудь вкусненькое.

Уходя от Лены утром, он не обещал звонить. Самая счастливая ночь в его жизни должна остаться единственной. Всю оставшуюся жизнь он будет, как скупец золотые монеты, перебирать каждую секунду этой ночи, не давая ни одной затеряться в дебрях памяти, но ничего больше не прибавит к своему капиталу. У него семья, жена-диабетик, разве она виновата в том, что он полюбил?

Господи, да много ли ему надо? Видеть Лену, иногда касаться золотого облачка ее волос и вспоминать, вспоминать…

Новая встреча была неизбежна, не могла же Лена заявить, что больше не будет заниматься вакциной. Спирину просто некем ее заменить, другие врачи почти открыто смеются над его работой.

Но вдруг Лена потребует объяснений? Или, еще хуже, при встрече обнимет его, как постоянного любовника? Он ведь не сможет оттолкнуть ее…