И все мои девять хвостов - Мила Коротич

с ней повежливее, – осадил его голос преподавателя Ли Чжана – конечно, он был тут главный. – Она годится тебе в прабабки. Да, бабушка Ен Ху?

Что? От неожиданности Саша округлила глаза: «Она? В прабабки?»

– Она, учитель? Не та беловолосая?

«Васильева? Неужели?» В открытые глаза ей тут же ударил мертвый свет, и проявилась картина из бредовых малобюджетных фильмов о чокнутых ученых и суперменах.

В зале белого пластика к белому косому кресту ремнями был пристегнут человек. Ремни держали его тело так, что хоть шкуру снимай, а на лице виднелось что-то похожее на уздечку с загубником из проводов. Сбруя из проводов обвивала тело и ниже пояса. Пахло озоном и страхом. Пищали датчики. И, разумеется, в углу был рубильник, и держался за рубильник кто-то в белом – в пластиковом противочумном костюме: шлем-ведро на голове, швы по всему белому клеенчатому комбинезону проклеены красным. Увидев делегацию, безумный ученый в костюме поклонился. Ли ответил легким кивком.

Крестов было несколько, как видела Саша. А человек-жертва ведь был жив и страдал! Сдавленная кожа выпирала пузырями, губы распирало, как от укуса пчелы, из глаз катились слезы. «Спаси меня! Помоги мне!» – читалось в его глазах. В голове у Кислицкой стало пусто и звонко.

– Чтобы не повредить мех, пушных зверей на зверофермах убивают током. Электроды вставляют в пасть и в задний проход. Мех не страдает. Экстерьер сохраняется. И я подумал, что если поэкспериментировать с мощностью разряда, то можно и другие органы не портить. Ведь лечили же душевнобольных и гомосексуалистов в семидесятых электрошоком. А чем твой род, бабушка, отличается от душевнобольных? – Ли Чжан совсем по-злодейски засмеялся. Карикатурно, бравурно, не по-настоящему.

«Тут все не по-настоящему! Это бред тут все! Сейчас я потеряю контроль и упаду в обморок, а хвост сделает все остальное!» – задыхалась от абсурда Саша.

Но ничего не исчезало, а красный туман по-прежнему не поднимался выше колен. Зато датчики приборов в зале истязаний, или как там они его называли – в забойном цеху, запищали активнее. И это стало вдруг вдохновляющим, как школьный звонок с тяжкой контрольной.

– Лиза! Васильева! Ты здесь?! – завизжала Саша. – Вы не смеете! Я и она граждане другой страны! Нас будут искать! Я оставила родителям все данные!

– И кто же твои родители? – поднял бровь Ли. – Мне всегда было интересно, у каких родителей появляются такие вот выродки, как ты или как я?

Он щелкнул пальцами.

Саша сжалась: должна же последовать боль от удара. Злодей должен залепить ей пощечину, ударить под дых, дать в челюсть…

Но удара не было. Зато боль взвилась горячей спицей в позвоночник. Ее словно пнули в зад. Хвосты, ее зажатые хвосты!

Никто не отозвался на ее визг. Ни словами, ни в лисьи уши.

«Да я просто могу столкнуть их с моих девяти хвостов! Почему я сразу не догадалась?! Я же раздавлена, испугана, я же беспомощна, ведь так они думают?! Я же должна дрожать и плакать. Повиснуть на руках, припасть к земле, что там еще девы в беде делают… Но у меня же реакция и скорость лисы, а не девы! Мои руки и ноги свободны. У меня же легкая голова. Вот сейчас, вот раз, два, три…»

– Лиза! Отзовись!

Писк приборов усиливался. Писк приборов перешел в пульсацию. Писк приборов слился в вибрирующий крик. Свет заморгал, и Саша двинула локтем в бок ближайшему охраннику. И вырвала тень своего хвоста! Сама, специально!

Красный туман брызнул и залил глаза изнутри.

– Дура! – последнее, что услышала Кислицкая.

Глава 6

Глупо думать, что все получится с первого раза, если до сих пор ни у кого не получалось. Не получалось же, раз тут по-прежнему бродят самые прекрасные зомби мира, каждый из которых как айдол К-pop. Бродят по линеечке и разгружают машины молча, хотя тут даже охраны нет. Или есть?

Но если не думать, если не пробовать, то точно ведь ничего не получится. Останется только синдром выученной беспомощности, и «они» победили. Не особенно важно кто, важно, что победили. В блоке «Ро» в отряде 731[79] был только один бунт за десять лет существования. В Собиборе[80] тоже было только одно восстание.

Мама с папой говорили: «Давай сдачи».

Пафосно все звучит. А голова болит, и спина отваливается.

«Я тихая маленькая девочка, я заблудилась в лесу. Я маленькая лисичка, я бежала от огня. Я потерялась. Где все мои?

Я ничего не помню. Я помню только ничего, и оно красное.

Я боюсь открыть глаза. Еще чуть-чуть посижу здесь, в темноте, в своих жмурках.

Папа с мамой говорят: „Не возвращайся. Ищи своих. Мы любим тебя“.

Я спрячусь в красном тумане. Я обернусь своим хвостом. И вторым, и третьим, и девятым. Я посижу здесь еще чуть-чуть.

Учителя говорили, что наше поколение разучилось думать. Нас легко обмануть, если говорить убежденно и с чувством. Мне просто некогда думать, мне надо бежать, но чувствовать я могу. Говорить не могу, очень больно – вдруг не поймут. Но я могу чуять. Что такое чуять? Если я смогу объяснить, значит, это не чуйка. Но я почуяла тебя, братик. Ты здесь. Ты меня чуешь?

Братик, сестричка, все, кто здесь есть, если вы меня чуете – вытащите меня! Меня и все мои девять придавленных хвостов!»

Кто-то хлопает ее по щекам. Кто-то дергает ее за хвост.

Кто-то гладит ее по волосам и… лижет в нос и дурно пахнет!!! Фу!

– Никогда так не делай! – дернулась она и отпихнула лизуна.

– Кислицкая, ты бешеная, у меня теперь все волосы будут нашатырем пахнуть!

Лизкин вредный голос. Как она счастлива его слышать!

– Сестричка, ты самая смелая лиса, которая мне встречалась! Признавайся, в чем секрет? Лисы не воины, а плуты и любовники… – А это братик!

– Меня воспитывали в стране боевой нации, правда, я медленно училась.

Саша все еще не решалась открыть глаза. Голова гудела, отваливалась вся нижняя часть тела, как будто она снова переживала свои первые критические дни и дни после кросса одновременно, и очень хотелось есть. И воняло жженым пластиком.

– А что я сделала? Я что-то сломала? Я плохо поступила?

– Нет, блин, все счастливы!

Это Антон Ларин. А он тут откуда?

На его словах она все-таки решилась посмотреть, что сломала в этот раз.

Глава 7