Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко

внимание обстоятельностью научных трактовок главы из книги «История Новороссии», принадлежащие российскому историку В. В. Кондрашину. Его материалы отличает серьезный анализ с проникновением в специфику крестьянской жизни, быта, обычаев в сочетании с регионалистскими факторами. В итоге это дает более глубокое понимание причин, размаха и содержания повстанческо-махновского движения, как наиболее яркой, показательной слагаемой Гражданской войны[409].

Наряду с собственно научными, правдивыми в своей основе выступлениями, к сожалению, приумножается вал публикаций, авторы которых в погоне за сенсационно-спекулятивным эффектом (здесь свой вклад делают и представители телевидения, кинематографии)[410] эксплуатируют не истинное знание, а мифы, предлагая в результате схемы и оценки очень далекие от реального исторического опыта.

Однако, при всем разнообразии мнений, выводов, оценок относительно сущности, исторической роли повстанчества и результатов его усилий, можно составить достаточно наглядные представления о движении в целом, о его тенденциях и особенностях.

На определенных этапах, решительно выступив против откровенных олицетворений старого мира, неприкрытой реакции (австро-германских оккупантов и антантских интервентов, гетманцев и белогвардейцев) повстанческие элементы (в том числе и в организованном виде – военными формациями) вливались в ряды социально радикальных лагерей.

Так, в первые месяцы 1919 г. достаточно показательным воплощением данной тенденции стал переход на сторону Красной армии целых объединений под руководством Н. И. Махно и Н. А. Григорьева, составлявших большую часть солдат и офицеров Заднепровской дивизии под командованием П. Е. Дыбенко.

Бесспорно, здесь проявлялись и симпатии значительной части крестьянства к концепциям, предлагавшимся большевиками, надежды на то, что только советская власть принесет желанное решение земельного вопроса.

При этом повстанческая масса (а еще больше – ее предводители), морально солидаризируясь с общими устремлениями к преодолению эксплуататорских моделей общественного устройства, при малейших разногласиях (а то и трудностях) готова была резко свернуть с пути, который прокладывался силами, олицетворявшими в то время социальный прогресс. Отсюда невероятные, труднопостижимые, на первый взгляд, шарахания, противоестественные компромиссы и союзы, затем неожиданные их разрывы и т. д.

Взяв в руки оружие для защиты своих интересов (на первом месте здесь, несомненно, был имущественный фактор), повстанцы не могли разорвать пуповину, удерживающую их при земле, на которой они родились, жили, работали. И, если даже обстоятельства заставляли их на короткое время удалиться от родных домов, они непременно искали возможность любой ценой вернуться обратно. Что творилось за пределами малой родины, их почти не беспокоило, хотя окружение практически всегда оставалось враждебным (по крайней мере, недружественным, потенциально малодружественным), обусловливая неотвратимое военное столкновение в ближайшей или дальнейшей перспективе. И трезвый анализ соотношения сил никак не мог внушать обнадеживающие ожидания будущего.

Бесспорно, земля оставалась основным вопросом для крестьян. Они стремились к ней инстинктивно и готовы были защищать свои права против любой власти, даже той, которая инициировала революционные преобразования на селе, однако проявляла то ли непоследовательность, то ли ошибки и просчеты.

Так II съезд представителей от крестьянских и рабочих Советов 35 волостей Гуляйпольского района и повстанцев-махновцев (12–16 февраля 1919 г.) требовал безусловного перехода земли в руки трудового крестьянства на следующих принципах: «земля ничья» и «пользоваться ею могут только те, кто трудится на ней, кто обрабатывает ее, земля должна перейти в пользование трудового крестьянства Украины по норме уравнительно-трудовой»[411].

А 10 апреля 1919 г. в Гуляй-Поле состоялся III съезд, на который собрались посланцы почти 2 млн крестьян от 72 волостей Александрийского, Бердянского, Бахмутского, Павлоградского уездов, а также от 3-й Заднепровской бригады и еще трех повстанческих полков Красной армии. Делегаты сочли, что III Всеукраинский съезд Советов не стал «настоящим и свободным выразителем воли трудящихся» и в принятой резолюции требовали проведения социализации земли, заводов и фабрик, существенного изменения продовольственной политики, «замены реквизиционных отрядов правильным системным товарообменом между городом и деревней, создания широкой сети потребительских обществ и кооперативов»[412]. Там же отмечалось, что «положение на Украине и Великороссии характеризуется захватом власти политической партией «коммунистов-большевиков», которая не останавливается ни перед какими мерами удержания и закрепления за собой государственной власти». Поэтому, с учетом таких выводов резолюция III съезда повстанцев гласила: «Диктатуры, какой бы то ни было партии, категорически не признаем. Левым социалистическим партиям предоставляем право свободно существовать лишь как проповедникам различных путей к социализму, но право выбора путей оставляем за собой»[413].

Подобно тому, как после провозглашения власти Директории на территориях распространения ее юрисдикции возникали очаги протеста, волнения, повстанческие движения (хотя республиканские власти еще не успели проявить себя в такой степени, чтобы массы получили более-менее полное, всестороннее представление о ее преимуществах перед предыдущим режимом), с приходом красных отрядов довольно быстро проявились такие же тенденции к сопротивлению уже против советской власти. Так, за считанные недели в Киевской, Черниговской, Полтавской губерниях появились различные по численности (от 25 до 2 тыс. человек) отряды Зеленого (Д. Терпило), А. Соколовского, Е. Гончара, Орловского, Ю. Мордалевича, Волынца, Климента, Коломийца, И. Струка, Ангела, Ковтуна, Вершигоры, Гуленко и других руководителей, имена которых в истории не сохранились. Уже в апреле 1919 г. органы НКВД зарегистрировали 93 выступления против власти[414]. А в первой декаде июля в Украине произошло уже 207 выступлений[415].

Советское руководство, командование Красной армии начинали решительную борьбу с повстанчеством – «бандитизмом» буквально с первых дней овладения тем или иным регионом и, естественно, в зависимости от степени активности действий последних[416]. При этом делались попытки осуществлять дифференцированный подход, с пониманием относиться в частности к тому, что в повстанческие отряды также проводились мобилизации, т. е. не все попадали в военные формирования добровольно и совершали преступления[417].

Большевики считали главной причиной явления, приобретавшего массовый характер, поведение кулачества, которое активно влияло и на другие слои сельского населения[418]. Следовательно, основным направлением преодоления опасности считалось углубление классового противостояния в крестьянской среде на основе имущественного неравенства и противоречий, а также организация бедняцких элементов (через создание комбедов) на борьбу с «кулацкой контрреволюцией».

Можно попутно высказать определенное несогласие с соображениями В. Ф. Верстюка, который высказывает критические замечания относительно положений резолюции апрельского (1919 г.) пленума ЦК КП(б)У «Кулацкая контрреволюция и задачи партии». В частности, одним из наиболее существенных недостатков документа (как, впрочем, и других партийных документов и ленинских произведений) он называет отсутствие четких определений категории кулачества, критериев его вычисления[419]. Однако, думается, эти замечания к реальной практике имели весьма опосредованное отношение, поскольку крестьяне в своем поведении руководствовались не бумажными циркулярами (о сущности и даже наличии которых мало кто из них вообще знал, подозревал), а конкретным материальным положением и естественным стремлением изменить его к лучшему. И потому проблему социального расслоения на селе бедняк хорошо понимал не согласно каким бы то ни было дефинициям, а чувствовал на уровне бытового сознания. Однако в