Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко

данном случае важнее выяснить другое – теоретическое несовершенство, незавершенность большевистских резолюций, как и упомянутой, все же определяющей роли не играло. Она, скорее, недостаточно адекватно (во многих смыслах, в том числе идеологическом) отражала те процессы, которые объективно развивались в крестьянской среде.

Чтобы развенчать правомерность употребления в политическом лексиконе того времени, в том числе в ленинских работах термина «кулачество», в очерках истории Украинской революции приводится статистика согласно критерия использования в хозяйствах наемной силы. В принципе ход мысли очень правильный. Однако, к сожалению, нет ссылки на источник, что уже вызывает определенные вопросы – можно ли доверять приведенным данным. Подобные вопросы вызывают и содержащиеся в академическом издании сведения об уровнях урожайности, доходности в разных регионах Украины.

Не подкреплены ссылками на источники и данные о масштабах крестьянских выступлений, удельном весе украинского (равной мерой – инонационального) элемента в воинских подразделениях Красной армии, чекистских отрядах, сведения о репрессивных акциях против политических противников, в первую очередь – повстанцев[420].

Наверное, определенная доля погрешности допускается и тогда, когда естественные несовершенства представлений (а соответственно и документов, в которых они воплощены) о четких гранях между категориями бедняк – середняк – кулак рассматриваются как основание для квалификации политики советской власти как в целом антикрестьянской, чем и объясняется участие в сопротивлении официальным властям не только зажиточной верхушки деревни, но и достаточно широких низов. Здесь, пожалуй, стоит вспомнить, что во все времена и в любых обществах экономически сильные слои всегда находили возможность использовать свои преимущества для разного рода влияния (финансового, идеологического, политического, организационного) на зависимые в том или ином отношении элементы общества. Точно таким же образом всегда эксплуатировались политическая необразованность, низкий уровень общего развития и элементарной культуры, темнота, забитость последних. Поэтому не учитывать внутреннюю неоднородность участников протестных действий (во всех их проявлениях – от морально-осуждаемых и саботажных до военно-политических) кажется неоправданным.

В равной степени это касается обобщающих сентенций-соображений (порой они перерастают в достаточно категоричные выводы-утверждения), согласно которым процесс общественно-политических трансформаций в украинском селе в действительности был исключительно силовым, противоречащим воле граждан, насаждением советского режима[421], и будто совсем не случайно большевики исходили из того, что лишь «затероризировав село, удастся преодолеть его сопротивление»[422].

Не ставя перед собой цель отрицать то, что сопротивление советской власти в деревне в годы Гражданской войны имело место и приобретало время от времени действительно угрожающие масштабы, для выяснения сути дела оправданным и вполне уместным представляется постановка хотя бы таких вопросов. А была ли у советской власти опора в крестьянской среде? И можно ли было без массовой крестьянской поддержки, более того – заинтересованного содействия, добиться военной победы над многочисленными политическими врагами, на стороне которых были масштабные усилия самой могущественной в то время межгосударственной коалиции?

Учитывая неединичные факты сопротивления советской власти даже внутри Красной армии (в зависимости от авторской позиции в одних случаях они именуются «партизанщиной», а в других – «проявлениями антикоммунизма»)[423], все же не стоит гипертрофировать их истинные масштабы. Иначе нельзя будет объяснить, кто, в конце концов, осуществлял «насаждение советского режима в украинском селе», кто «терроризировал» украинство, почти сплошь крестьянское. Ведь в борьбе за выбор общественной перспективы (в том числе в исключительно военном измерении) удельный вес элемента инонационального, «пришлого» в регионе был незначительным, во всяком случае, далеким от решающего, как констатируют все объективные исследователи[424].

Конечно, было бы абсолютно безосновательным сбрасывать со счета такие непростые колебания командиров, а вслед за ними и их подчиненных, как это было с бригадой А. С. Богунского (А. С. Шарого). Сделав свой вклад в борьбу с антисоветскими силами, молодой комбриг в ответственный момент борьбы с деникинским нашествием совершил действия, которые привели его самого (он был расстрелян по обвинению в дезертирстве согласно приказу Троцкого) и подразделение, которым он командовал, к трагедии. Не ставя вопрос о правомерности наказаний (историки здесь имеют разные точки зрения), важно иметь в виду то, что в регулярной армии (не только Красной) проявление неповиновения со слабо мотивированными объяснениями воспринималось как недисциплинированность, нежелание отстаивать интересы за пределами «родного региона», т. е. как типичная партизанщина[425].

Н. А. Григорьев, который со своей повстанческой дивизией оставил армию С. В. Петлюры и перешел в лагерь красных и сыграл первостепенную роль в изгнании из Юга Украины антантских интервентов, получил за это награду – орден Красного Знамени, вдруг 9 мая 1919 г. издал универсал к украинскому народу, которым фактически объявил выступление против правительства Х. Г. Раковского. Распространяемая в листовках платформа Н. А. Григорьева особо не отличалась от позиций других повстанческих атаманов. С одной стороны – отрицание советской власти и государственности («Народ украинский! Бери власть в свои руки… Пусть не будет диктатуры ни отдельного человека, ни партии!»). С другой – отрицание всякой государственности вообще («Долой политических спекулянтов! Долой насилие справа! Долой насилие слева!»). И, наконец, абстрактный призыв: «Да здравствует диктатура работающего народа, пусть живут мозолистые руки крестьянина и рабочего!», который планировалось реализовать с помощью действительно народной власти. Эта же диктатура представлялась как свободно избранная народом система Советов, вплоть до Всеукраинского съезда Советов, который «даст нам правительство, которому мы подчинимся и свято выполним волю его»[426]. Своей внутренней противоречивостью григорьевский паллиатив очень напоминал махновскую пропаганду, что, возможно, в конечном итоге и привело Н. А. Григорьева к Н. И. Махно.

Однако, несмотря на всю свою сбивчивость и стратегическую беспомощность, подобные лозунги находили отклик в протестной народной душе. На сторону Н. А. Григорьева перешло даже несколько красноармейских частей, бойцы которых до того плечом к плечу сражались против иностранных интервентов, противостояли белым. Под руководством Н. А. Григорьева и его штаба, который располагался в Александрии, находилось до 15 тыс. бойцов, 52 орудия, 700 пулеметов, 10 бронепоездов[427].

Сравнительно нетрудно и быстро григорьевцам удалось овладеть достаточно широким районом с такими крупными городами как Екатеринослав, Черкассы, Кременчуг, Николаев, Херсон. Однако, уже к концу мая (т. е. буквально через две декады) выступление Н. А. Григорьева захлебнулось, было повержено, подавлено частями красных под командованием К. Е. Ворошилова. В боевых действиях против григорьевщины приняли участие группа советских войск под командованием П. Е. Дыбенко, корабли Днепровской военной флотилии. 13 мая 1919 г. от повстанцев был освобожден Елисаветград, 14 мая – Екатеринослав, 19 мая – Кременчуг, 21 мая – Черкассы. Развивая наступление, 22 мая советские войска вступили в Александрию – столицу атамана.

Таким образом, повстанчество, несмотря на его различную квалификацию, проявляло себя в разных лагерях, имея склонность к миграции между ними. При этом, пожалуй, наиболее оперативно и радикально отреагировали на его подъем советские государственные органы. Оценивая положение Украинского фронта, руководитель