Суть дела - Эмили Гиффин

— Нет, — отвечает она, надеясь, что он не отодвинется и вообще не пошевелится. — Не сейчас.

Проходит минута, Ник спрашивает:

— Сколько времени, как ты думаешь?

Вэлери предполагает, что девять, но, может, и больше.

— Скорее всего десять, — неохотно добавляет она, желая быть правдивой.

Он вздыхает и садится, кладет ноги Вэлери себе на колени, потом смотрит на часы.

— Проклятие, — бормочет он и, встряхнув рукой, возвращает на место приподнятый рукав.

— Что? — спрашивает Вэлери, глядя на него, любуясь его профилем, страстно желая коснуться его нижней губы.

— Десять минут одиннадцатого. Мне лучше ехать, — говорит Ник, не двигаясь с места.

— Да, — соглашается Вэлери, обдумывая случившееся и гадая, что последует. Она видит: Ник занят тем же и задает себе те же вопросы. Пойдут они на попятную или двинутся вперед? Могли они сделать то, на грани чего находились? Могли они пойти на неверный шаг, так как он казался им верным?

Ник сидит, уставившись прямо перед собой, потом поворачивается и смотрит на Вэлери — в тускло освещенной комнате его глаза кажутся угольно-черными. Он смотрит Вэлери в глаза, потом берет за руку, как бы желая сказать ей, что ответ, его ответ, во всяком случае, — да.

Потом он встает и забирает из стенного шкафа пальто. Вэлери наблюдает за ним, не в силах шевельнуться, пока он не подходит к ней и не поднимает, взяв за руки. Без слов ведет ее к входной двери, которую Вэлери открывает.

— Я позвоню тебе завтра, — говорит он. Эта фраза стала уже неотъемлемой частью их встреч.

Затем крепко обнимает Вэлери, так же как они обнимались на диване, его пальцы лежат у нее на затылке, он гладит ее волосы. Они не целуются, хотя и могли бы, потому что в этот момент безмолвия они перестают притворяться.

Утро Дня благодарения, и я у себя на кухне готовлю обед вместе с Дианой, женой моего отца, и Конни, матерью Ника. За последние годы мне надоела эта совместная готовка, равно как и гурманские замашки Дианы, и стремление свекрови к захвату моей кухни. Но в этом году, в первый мой День благодарения в качестве матери-домохозяйки, у меня, что довольно странно, нет собственнического чувства по отношению к этой трапезе, и я вообще-то рада стоять у раковины и чистить картошку, то есть выполнять наименее важную работу в иерархии Дня благодарения. Мне приходит в голову, когда я таращусь из окна на наш обнесенный забором задний двор, что, возможно, у меня депрессия, но не как в рекламных роликах, где женщины не могут встать с постели и выглядят, будто на них возили воду, а та, что выматывает нервы, изнуряет и погружает в почти полное безразличие. В безразличие к тому, приправим мы индейку розмарином или тимьяном, бегают ли дети по дому в спортивных костюмах или в шоколадно-коричневых вельветовых брюках и свитерах, присланных моей матерью. В безразличие к тому, что накануне Ник работал опять допоздна, а этим утром мы поругались буквально на пустом месте, — это самый лучший вид ссоры при благополучном браке и наихудший при неблагополучном.

— Тесса, дорогая, скажи, пожалуйста, у тебя есть белый перец? — спрашивает Диана, выдергивая меня из раздумий и давая, как водится, понять, что это срочно, при этом щеголяя показным акцентом в духе Джеки О[19].

На этой неделе она дала мне длинный список ингредиентов для всевозможных гарниров, которые будет готовить, но белого перца среди них не было.

— Думаю, есть. — Я указываю на буфет. — Должен стоять на второй полке.

— Слава Богу, — говорит Диана, — черный перец никак не подходит.

Выдавливая понимающую улыбку, я думаю, что Диана — сноб в буквальном смысле этого слова, ощущающий свое превосходство почти на всех фронтах. Она выросла в богатой и привилегированной семье (затем вышла замуж и развелась с человеком еще более богатым), и хотя изо всех сил скрывает это, я вижу, что она свысока взирает на массы американцев, имеющих средний достаток, а еще больше на нуворишей, или парвеню, как она называет их шепотом. Ее не назовешь красивой в классическом понимании, но она поражает своей внешностью с первого взгляда: высокая эффектная блондинка, которая выглядит на целых десять лет моложе своих пятидесяти восьми вследствие неустанного ухода за собой, маниакального пристрастия к теннису и нескольким подтяжкам, открыто и с гордостью обсуждаемым. Обладает она и естественной грацией, приобретенной благодаря закрытым учебным заведениям, многолетним занятиям балетом и матери, которая заставляла ее ходить по дому, удерживая на голове тома энциклопедии.

Короче говоря, в ней есть то, чего боится любая первая жена, — рафинированность и искушенность без малейшей примеси пустоголовости; и как таковую я изо всех сил презираю ее от имени своей матери. Однако Диана не облегчает мне задачу, так как любезна со мной и заботлива, потому, возможно, что у нее никогда не было своих детей. Она не жалеет сил на общение с Руби и Фрэнком, засыпая их подарками и искренне играя с ними в разные игры на полу, чего никогда не делают их бабушки. Дексу, который проводит День благодарения с моей матерью в Нью-Йорке, старания Дианы кажутся подозрительными: он уверен, что ее доброта во многом продиктована желанием покрасоваться перед нашим отцом и превзойти нашу мать, — но мы с Рэйчел согласны, ее мотивация не важна — мы ценим результат.

И сверх того, с Дианой мой отец спокоен и счастлив. Даже когда она жалуется — а она частенько это делает, — он, похоже, рад устранить причину ее жалобы; можно сказать, вдохновляется бросаемым ему вызовом. Помню, Эйприл как-то спросила, не чувствовала ли я между нами конкуренции, не подорвала ли она каким-то образом мой статус «папиной девочки». Пока Эйприл не задала этого вопроса, мне как-то и в голову не приходило, что у нас с отцом подобные отношения. Он был хорошим родителем, уделял первостепенное внимание нашему образованию, устраивал нам великолепные каникулы в Европе, учил нас запускать воздушного змея, вязать морские узлы и водить автомобиль с механической коробкой передач, но никогда не проявлял особой нежности или, как говорят, не чаял в нас души подобно Нику в Руби. И мне кажется, это объясняется моими отношениями с матерью, тем, насколько я была привязана к ней, даже ребенком. Отец словно бы чувствовал мое неодобрение и привязанность к женщине, которую он предавал, даже до того как я поняла, что у него на уме. Поэтому в двух словах: яркое появление Дианы на семейном фронте мало изменило наши с отцом отношения.

Сейчас я наблюдаю, как она лезет в одну из своих сделанных на заказ сумок от Гояра и извлекает оттуда вишнево-красные, украшенные драгоценными камнями очки в форме кошачьих глаз, очки, которые может носить только женщина типа Дианы. Она надевает их и внимательно смотрит в свою кулинарную книгу, которую тоже достала из сумки. При этом Диана напевает себе под нос неопределимый мотив, всем своим видом говоря: «Ну разве я не очаровательна?» Вид этот усугубляется, когда в кухню заглядывает мой отец и подмигивает ей.