Сон №9 - Дэвид Митчелл

Ящерица резко подается вперед и сплевывает:

– Лезь в машину, ты, болтливый прыщ на члене, не то ща все руки пообломаю.

Поток машин тащит зной и грохот от светофора до светофора. У меня есть выбор?

«Кадиллак» грохочет по понтонному мосту через реку Сумида. Тонированные стекла смягчают яркий свет, а кондиционер охлаждает салон до температуры пива, только что вынутого из холодильника. Я покрываюсь гусиной кожей. Франкенштейн сидит за рулем, а Ящерица со мной на заднем сиденье, развалившись, как поп-звезда. Эта поездка могла бы даже доставить мне удовольствие, если бы я не был похищен Якудзой и мне не грозила потеря работы. Может быть, мне удастся найти телефон и позвонить госпоже Сасаки, чтобы сказать… что? Меньше всего на свете мне хочется ей лгать. Она мне нравится. Я говорю себе, что все это – пустяки, ведь за мной прислал мой отец. Вот что главное. Почему же я не чувствую восторга? Мимо проплывает Северный Токио, одно здание, другое, еще одно. Лучше быть машиной, чем человеком. Скоростные шоссе, эстакады, объезды. Тянутся километры обсаженного крючковатыми соснами трубопровода нефтеперерабатывающей фабрики. Огромный автомобильный завод. Акр за акром мимо проносятся белые каркасы кузовов. Так, значит, мой отец в каком-то роде член Якудзы. В этом есть определенный смысл. Деньги, власть и влияние. Белые полосы на дороге, раздуваемые ветром паруса-деревья и заводские трубы – как во сне. Часы на приборной доске показывают 13:23. Госпожа Сасаки будет гадать, почему я опаздываю.

– А нельзя ли мне позвонить?

Ящерица показывает кукиш. Я испытываю судьбу:

– Я только…

Но тут оборачивается Франкенштейн и говорит:

– Закрой варежку, Миякэ! Терпеть не могу хнычущих малолеток.

Отец не дал мне права голоса? Нечего гадать, надо откинуться на спинку сиденья и ждать. Проезжаем пропускной пункт[80]. Франкенштейн жмет на газ, и «кадиллак» рвется вперед по скоростному шоссе, 13:41. Здания становятся все роскошнее; дорога петляет среди гор, густо утыканных вышками. Справа на горизонте вычерчивается полоска моря. Ящерица зевает и зажигает сигарету. Он курит «Хоуп».

– Стильно путешествуем, а? – говорит Франкенштейн, обращаясь не ко мне.– Знаешь, сколько стоит такая тачка?

Ящерица крутит на пальце кольцо с черепом:

– До фига.

Франкенштейн облизывает губы:

– Четверть миллиона долларов.

Ящерица:

– А на наши?

Франкенштейн прикидывает:

– Двадцать два миллиона иен.

Ящерица смотрит на меня:

– Слышал, Миякэ? Если сдашь вступительные экзамены, всю жизнь прокорпишь в офисе, будешь откладывать премиальные и реинкарнируешься девять раз, тоже сможешь разъезжать в «кадиллаке».

Я смотрю прямо перед собой.

– Миякэ! Я с тобой разговариваю!

– Извините. Я думал, что мне надо закрыть варежку. Ящерица присвистнул, и у него из кулака выскочило лезвие ножа.

– Придержи свой нахальный…– Нож, сверкнув у моего запястья, рассекает корпус часов и задевает механизм,– хренов язык.

Лезвие ножа исчезает в его пальцах. Горящими глазами Ящерица вызывающе смотрит на меня, подзуживая открыть рот, и смеется, мерзко и отрывисто. Он победил.

«Ксанаду», расположенный на побережье за пределами Токийского залива, сегодня празднует торжественное открытие. Вдоль съезда со скоростного шоссе развеваются флаги, над невероятных размеров куполом парит гигантский дирижабль «Бриджстоун». У меня начинает болеть горло. «Валгалла» откроется под Новый год, а «Нирвана», с конечной станцией монорельсовой ветки до аэропорта, все еще строится. Поток машин ползет с черепашьей скоростью. Междугородные автобусы, семейные автофургоны, джипы, спортивные машины, снова междугородные автобусы бампер к бамперу выстроились в очередь перед пропускным пунктом. На шестах поникли флаги всех стран мира. Невероятных размеров транспарант с надписями: ««Ксанаду» – открытие сегодня! Земной рай для семейного отдыха! Девятиэкранный мультиплекс! Олимпийский бассейн! Танцевальный зал с криптоновым освещением! Караоке-центр! Кухня всех стран мира! Калифорнийский пляж! Аква-парк «Нептун»! Патинко[81]«Плутон»! Автостоянка на 10 000 – да, на 10 000! – автомобилей». Полицейский на мотоцикле машет нам рукой, указывая на отдельную подъездную дорогу.

– На «кадиллаке» всюду проедешь.– Ящерица выбивает из пачки еще одну «хоуп».

– Один из наших,– говорит Франкенштейн, пока стекло ползет вниз.– Возвращаются старые добрые времена.

Когда-то каждый хренов полицейский в этом хреновом городе относился к нам с уважением.

«Кадиллак» поворачивает и едет вверх по склону прямо на солнце, которое сквозь тонированное ветровое стекло кажется тусклой звездой. Перевалив через насыпь, мы въезжаем на стройплощадку, отгороженную от «Ксанаду» огромным экраном из листового железа. Кучи гравия, штабеля бетонных блоков, бетономешалки, непосаженные деревья с корнями в мешках.

– А где работнички? – спрашивает Ящерица.

– Выходной по случаю торжественного открытия,– отвечает Франкенштейн.

Из-за штабелей строительных блоков выплывает «Валгалла». Это ослепительная пирамида из треугольников черного стекла на основании из каменной кладки. «Кадиллак» спускается по пандусу в тень и замирает перед шлагбаумом. Сторож опускает окно своей будки. На вид ему лет девяносто, и он либо пьян, либо страдает болезнью Паркинсона. Франкенштейн сердито выглядывает из окна машины. Сторож продолжает кланяться и отдавать честь.

– Открывай,– рычит Франкенштейн.– Сезам, черт возьми.

Перекладина поднимается, и кланяющийся сторож исчезает из виду.

– Где его откопали? – спрашивает Ящерица.– На кладбище домашних животных?

«Кадиллак» стремительно въезжает в темноту, разворачивается и замирает. Меня охватывает возбуждение. Неужели я действительно под одной крышей со своим отцом?

– Выходи,– говорит Ящерица.

Мы в подземном гараже, вокруг пахнет маслом, бензином и пылью от строительных блоков. Рядом с нашим припаркованы еще два «кадиллака». Здесь так темно, что не видно даже стен, не говоря еще о чем-нибудь. Франкенштейн толкает меня в поясницу:

– Шагай, молокосос.

Я иду за ним – кружок тусклого света то появляется, то снова исчезает. Это круглое окошко в двустворчатой двери, за которой – полутемный служебный коридор, где пахнет свежей краской и гулким эхом отдаются наши шаги.

– Еще толком не построили, а освещение уже ни к черту,– замечает Ящерица.

От этого коридора ответвляются другие. Мне приходит в голову, что я должен бы испугаться. Никто не знает, где я нахожусь. Нет, не так: мой отец знает. Я пытаюсь удержать в памяти хоть какие-то ориентиры: у этого пожарного шланга – направо, дальше – прямо, мимо доски для объявлений. Франкенштейн останавливается у мужского туалета. Ящерица отпирает дверь: