Медвежья злоба - Валерий Петрович Кузенков

рекой сад, а там ульи. Он каждый год, как только узнает, что я в деревне, как бы невзначай, встречает меня и приглашает к себе. Я иду без разрешения. Если бабушка узнает, то не отпустит.

Дед Фёдор отрезает от большого ржаного каравая кусок хлеба. Это для меня.

– Макай хлеб в мёд и ешь. Сколько сможешь, столько и ешь. Чай пей.

Я опускаю хлеб в мёд. Хлеб толст, и я тяну его к себе. Мёд стекает в миску. Стараюсь не капнуть на стол, быстро подношу лакомство к губам и кусаю. Мне кажется, что хлеб и мёд тёплые.

– Как в городе живёте? Отец как? Мать?

– Нормально, – говорю я, не переставая жевать.

– Дай ребёнку поесть, подавится ещё. Потом расспросишь, – встревает в наш разговор хозяйка, пока я глотаю чай из большой кружки. – Иди лучше яблок ему набери. Пусть Платону отнесёт. У них ни мёда, ни яблок.

– Сам разберусь, не лезь. Ты на всё лето в деревню?

– На всё!

Дед улыбается.

– Больше хулиганством не занимаешься?

Мне становится неудобно. Сейчас вспомнит, как я перебил из рогатки весь выводок домашних утят. Охотился. Ух и порол же меня тогда дед Фёдор! Путой лошадиной. Я вспоминаю и ёжусь всем телом. Было очень больно.

– Нет!

– Правильно. Взрослеть пора. Ты ведь нашего рода. У нас все мужики хозяйственные были. Крепко на земле стояли. Пока «эти» не пришли. Прости их, Господи!

Дед вздыхает и подливает мне чаю. Хочется спросить, кто это «эти». Но я не решаюсь. Дед немногословен. Это сейчас он со мной разговорился.

Мужик он среднего роста, коренастый. Прошёл всю Отечественную войну. Видел на своём веку ой как много, но никогда ни о чём не рассказывает. Только когда лишнего выпьет, бывает, плачет.

Мёд и хлеб больше в меня не лезут. Хочется съесть всё, но не получается. Я откладываю недоеденный кусок хлеба в сторону.

– Наелся, что ли?

– Всё! – вздыхаю я. – Не моту больше. Спасибо! Домой пора, к бабушке.

– Ну пойдём, провожу, раз так.

Мы выходим на улицу. Темно.

– Дойдёшь до Серединки, не испугаешься? – Он даёт мне в руки сумку с яблоками и банку мёда.

– Добегу! До свидания!

– Заходи, внучок, мёда поесть! – Дед Фёдор жмёт мне на прощание руку.

– Обязательно зайду!

– Марфе, бабушке твоей, поклон передай. Пусть на нас не обижается. – И он гладит меня по голове.

Я тороплюсь домой, до которого с полтора километра. Тащу тяжёлую сумку. Чувствую, что дед смотрит мне в спину. Оборачиваюсь – так и есть. Стоит и машет мне рукой.

Глаза привыкли к темноте, и я ориентируюсь без проблем. Иду огородами и выхожу к дому деда Платона. Из окон свет. Меня ждут.

– Как в гостях? – спрашивает бабушка Марфа.

– Мёдом накормили и ещё с собой дали. Вот! – показываю сумку и банку.

– Задабривают.

– Баб, да всё нормально. Я там всего с час-то и был. Не захочешь, больше не пойду. А дед Фёдор тебе поклон велел передать.

– Ладно, чего теперь. Сходил и сходил. Родные, чай, нечужие.

Она успокаивается, что я вернулся, и сажает меня рядом. Я задаю вопросы:

– Баб, а что имел в виду дед Фёдор, когда мне рассказывал, как все хорошо жили, пока «эти» не пришли?

– Это он, наверное, про коммунистов.

– Так они и сейчас у власти.

– То-то и оно, что у власти.

– А в нашей деревне война Гражданская была?

– Всё было.

– А банды?

– И банды.

– Расскажи!

– Зачем это тебе?

– Расскажи! Интересно ведь. Про красных, белых, про бандитов.

Дед Платон и баба Люба сидят рядом с нами и улыбаются, не встревая в разговор.

– Что теперь рассказывать. Придут, бывало, в деревню белые войска. Лошадь у нас в семье заберут для нужд своей армии, взамен обязательно оставят другую. Седлом спина у неё побита. Или копыто засеклось, хромает, значит. Мы лошадь подлечим и на ней работаем. А Красная армия придёт, лошадь заберёт, а нам взамен бумагу. Пашем землю на себе или на дойной корове. Вот так! – Она грустно улыбается.

– Не может быть, – не соглашаюсь я. – Красная армия за народ была. Нам в школе говорили.

– За народ. А как не за народ. Первые Советы в деревне люди возглавили, которых мы звали: «где блины, там и мы».

– Как это?

– Самые лодыри деревенские. Никогда не работали. Выйдут поутру из дома и нюхают воздух. У кого из трубы блинами пахнет, к тому и в гости. А выгнать их не можем, совесть не позволяет. Накормишь, и ещё с собой возьмут. А как власть поменялась, так они к людям сразу по-другому. Один такой председатель заставлял мужиков телегу по полю тянуть, а сам с неё сеял.

– Правда?

– Спроси Платона.

Я посмотрел на деда. Он кивнул.

– А банда?

– Главарь у них, правда, был не из нашей Липовки. Шохиным звался. Продал его лучший друг.

– Как?

– Может, в другой раз расскажу?

– Спать совсем не хочется.

– Я точно не помню, когда банда у нас в округе образовалась. Только голодно тогда в деревне было. Я сама, внучок, три раза с голода пухла. Первый раз в революцию, второй раз в коллективизацию, третий после Отечественной войны. В городах люди кое-как жили, а нам совсем плохо было. Курица есть – несётся, не несётся, а яйца государству сдавай. Налог! А ещё молоко, масло, мясо, хлеб и всё остальное, что ты имеешь. Сами с детьми траву-лебеду ели, а план по заготовкам выполняли. Попробуй не выполни! Это после войны банд никто не организовывал. А вот в коллективизацию Шохин создал. Да она и не банда была вовсе, так, мужики деревенские, те, которые советскую власть признавать не хотели. Тут и бунтовали. Да разве против солдат им устоять было? Банду разбили, а Шохина не поймали. Удрал он от солдат и спрятался. Друг его лучший в тюрьме и заявил: «Отпустите, мол, меня, я вам его голову принесу». Поверили ему и отпустили. Он в деревне и объявился. Нашёл атамана. Тот другу рад. На радостях решили овцу зарезать. Шохин овцу взял и ноги держит, а другу дал саблю, чтобы он лыка с ивы надрал ноги овце перевязать. Тот шашкой – раз! – и голову Шохину снёс. Обернул тряпицей и в сельсовет принёс. Больше его в деревне никто и никогда не видел.

– А это правда?

Кто его, внучок, знает, где правда, а где ложь. Но народ рассказывал, я слышала и тебе пересказала. Много разного на деревне говорят, сейчас всего и не вспомнить. Меня и твоего отца в войну чуть не