Неслучайная ночь - Ольга Володарская

– Дурак твой парень! – воскликнул Егор, почувствовав укол жгучей ревности.

– Просто думал, что меня город испортит… – Девушка вздохнула. – У нас в селе почти все так считают.

– Расстраиваешься из-за него?

– Уже нет, – улыбнулась Надя, и ее искренняя улыбка сразу успокоила Егора.

Когда они вышли из ресторана, пошел дождь. Да не грибной, а настоящий ливень. И чтобы укрыться от него, пришлось бежать по лужам к телефонной будке. Баринов распахнул свою джинсовую куртку и накрыл спутницу, чтобы та не промокла. Но сделал только хуже – вода лилась прямо девушке за шиворот. Однако Надя стойко это сносила. Ведь сырость – такая ерунда по сравнению с заботой Егора!

Когда домчались до будки, дождь стал стихать. Но все равно забежали в нее и закрыли дверь. Места там было мало, и стоять молодые люди могли, только тесно прижавшись друг к другу…

Егору очень хотелось Надю поцеловать, но он боялся ее спугнуть.

Наде хотелось поцеловать Егора, но она боялась показаться ему легкодоступной.

И оба мечтали о том, чтобы дождь не кончался…

Но тот прекратился минут через пять. Новоиспеченные студенты вышли из будки и отправились гулять по набережной, шлепая по лужам, хохоча и поднимая ногами тучи брызг. Им было невероятно хорошо вместе! И тепло, хотя и тот, и другая продрогли до костей…

На следующий день оба заболели. Причем серьезно. Надю даже госпитализировать с воспалением легких пришлось. А Егора мама-врач дома выхаживала. Окончательно ребята выздоровели только к первому сентября. Но уже первого встретились на тех же ступеньках, где увидели друг друга впервые. И больше не расставались.

В том, что Егор с Надей поженятся после института, сомнений не было только у них да у мамы Баринова. Когда сын привел девушку в дом и представил родителям как будущую супругу, отец его слова всерьез не воспринял (мало ли что в семнадцать лет себе напридумываешь!), а вот его жена сразу поняла, что у Егора намерения более чем серьезные. Она знала сына лучше, чем кто бы то ни было, и не сомневалась: мальчик искренне полюбил. И, похоже, полюбил достойную девушку. Надя ей сразу понравилась. Милая, воспитанная, нежная. А что из деревни, так даже хорошо – значит, цивилизацией не испорчена, многое умеет по дому. Мама Егора приняла ее как родную и уже через год стала называть «дочкой».

Отношения между молодыми людьми развивались гармонично и со временем только крепли. Егор стал первым мужчиной, Надя – его первой женщиной. Они всюду бывали вместе, не уставая друг от друга. Мысли о браке стали посещать их все чаще. Ребята даже чуть не расписались после третьего курса, уже и заявление подали. Но помешали обстоятельства – умер Надин отец, и ей стало не до свадьбы.

Поженились влюбленные сразу по окончании института. И почти тут же зачали ребенка. Благодаря маме-врачу у Егора была возможность «откосить» от армии, и он не пошел служить, остался с беременной женой и всячески ее поддерживал.

Надя родила Егору сына, наследника. Крепкого краснощекого мальчугана с папиным лицом, но с мамиными глазами: синими-синими, как васильки. Его и назвали Васильком, Васей. И стала их семья еще более счастливой. Все, кто знал Егора и Надю, удивлялись. Потому что не бывает так, чтоб все у людей было гладко! Белые полосы всегда чередуются с черными, таков закон жизни…

И люди оказались правы. Но не совсем. Белая полоса жизни Бариновых закончилась черной раз и навсегда. Произошло это в дождливый июльский день. Почти такой, как тот, когда они отмечали свое поступление в вуз в ресторанчике на набережной (с тех пор оба обожали дождливые июльские дни), только на сей раз их было не двое, а трое. Сынок сидел рядом с мамой на заднем сиденье, Егор вел машину. Они оживленно что-то обсуждали. Кажется, очередную «пассию» Василька (мальчик уродился не в родителей, влюблялся ежемесячно). Надя с серьезным лицом просила сына не разбивать новой избраннице сердце, а Егор поддакивал ей и подмигивал – знал, что жена бросает взгляды на его отражение в зеркале. Зачем он обернулся назад, Егор потом так и не смог вспомнить. То ли Надя хлопнула его по плечу, то ли сын окликнул. А скорее просто соскучился по их лицам. Не тем, что видны в зеркале, а живым. Он так любил смотреть в смеющиеся Надины глаза и в похожие на них васильковым цветом глаза сынишки…

Закрылись они одновременно, эти васильковые глаза. Надя и Вася заметили грузовик первыми. И зажмурились! Мать и сын частенько совершали какие-то действия в унисон. И скончались в один миг. По крайней мере, прибывшие на место аварии врачи время смерти поставили одинаковое. И долго удивлялись, что Егор остался практически невредим. Твердили ему, что это чудо и он должен благодарить бога за то, что тот сохранил ему жизнь. Люди не понимали, что без Нади и сына жизнь ему не нужна! Лучше бы он погиб вместо них. Или хотя бы вместе с ними. Что ему делать теперь с жизнью, дарованной богом? Егору на ум приходило только одно – отказаться от нежданного ненужного чуда. Но было жалко мать. Видя, в каком сын состоянии, женщина умоляла его не наложить на себя руки. «Я уже потеряла внука и дочку Наденьку, – плакала она, глядя в застывшие глаза Егора, – похоронила родителей и твоего отца. Если и тебя не станет, для кого мне жить? И зачем?»

«А мне зачем? – думал сын. – Только чтобы ты не плакала? Этого мало…»

Но оказалось – достаточно.

Когда Егора выписали из больницы, он привязал веревку к турнику, на котором любил висеть Василек, и сунул голову в петлю. Но решил мысленно попрощаться с матерью. Представил ее добрые карие глаза в окружении мелких морщинок, появившихся из-за того, что она часто смеялась, и… заплакал. Впервые за многие годы, но, что важнее, впервые после смерти жены и сына. Мама твердила: «Поплачь, тебе легче станет!» Но Егор не мог. Сердце плакало, а глаза оставались сухими, и их постоянно резало, будто жидкость в слезных каналах превратилась в лед. И вот его прорвало…

Стоя на стуле с петлей на шее, Егор рыдал, как ребенок, впервые ощутивший нестерпимую физическую боль или боль утраты. Проплакавшись, Баринов сорвал с шеи петлю и спрыгнул со стула. Только легче ему не стало, напротив – было тяжелее. Потому что теперь Егору предстояло жить с собственным горем без всякой надежды на избавление от чувства вины.

Хотя нет, был один способ. Егор, более-менее придя в себя, отправился с Марком прыгать с парашютом. Ему не хотелось, но Штаркман настоял, думая, что это отвлечет друга. И Егор согласился, лишь бы тот отстал (у него сложилось впечатление, будто друзья взяли над ним шефство, но попросить их оставить его в покое не мог, знал, они желают ему добра) и в надежде, что парашют не раскроется. А что? Ведь в спорте всякое бывает. Говорят, кто-то разбивается, и Егора такой исход не пугал, совсем напротив…

Прыжок дался ему легко. Было абсолютно не страшно, но и не так уж увлекательно. Про то, что парашют раскрылся, и говорить не стоит. Все прошло как по маслу.

После приземления он отправился пить с мужиками пиво и узнал, что парашютный спорт не очень опасен. А вот аэросерфинг – да. Егор сразу вспомнил рекламный ролик, в котором лихой паренек, выпрыгнув из самолета, рассекал на доске по воздуху, а летящая рядом утка что-то ему крякала. Смертность среди тех, кто занимается аэросерфингом, выяснил Баринов, так высока, что данный вид спорта возглавил таблицу самых опасных (вроде бы тот лихой паренек, что снимался в рекламе, тоже погиб). Егор тут же решил им заняться. «Коли смерть не заметила меня там, на дороге, – размышлял Баринов, – то я буду мозолить ей глаза до тех пор, пока не надоем. Тогда она приберет меня, и это не будет постыдным самоубийством».