Проклятие безумной царевны - Елена Арсеньева

Не знаю, почему, но при последних словах я вдруг вспомнила Красносельского, каким он пришел в Одессе благодарить отца, его оживленное молодое лицо, блеск его глаз…

Словом, Иза Кремер очаровала бы меня, как всех присутствующих, однако шутник-отец начинал так трястись от сдерживаемого смеха, едва звучало «Madame Lulu, я вас люблю!», бормоча: «какая изысканная рифма: люлю – люблю!», что очарование было разрушено.

Кравчинская встретилась мне после концерта: она выглядела унылой – наверное, огорчалась, что не пришлось выступить вместо Кремер. А может быть, ее огорчило, что Додонов отправился после концерта провожать домой нас, а не ее.

Дня через два Андроник Агафонович пригласил меня в синематограф, потом куда-то еще и скоро сделался моим почти постоянным спутником. Несмотря на то что он побывал на краю смерти, он относился к тем людям, с которых неприятности и горести спадают, как шелуха. Наверное, о таких, как он, и писал Северянин:

Додонов был довольно богат, холост, весел, привлекателен, хорошо воспитан и отлично образован, и мне казалось, что отец и мама были бы не против, если бы наше знакомство перешло в любовь, если бы Додонов сделал мне предложение. То, что я официально – пусть даже только по закону большевиков! – оставалась женой Тобольского (Сергея Васильевича Васильева, как было записано в той бумажке с печатью), считалось ими чем-то совершенно несущественным, таким же, как и наша разница в возрасте с Додоновым, которому было далеко за сорок. Родители полагали, что мне давно пора забыть о страшном эпизоде моей жизни, и не просто забыть, а насильственно вырвать его из памяти, и любовь такого милого и доброго человека, как Андроник Агафонович Додонов, вполне могла бы меня исцелить. Вот только я так не считала. Мне было приятно встречаться с Додоновым, я с удовольствием слушала его рассказы из истории Ялты, которую он знал прекрасно, я была благодарна ему за заботу и внимание ко мне, но мне стоило огромного труда держать себя в руках и не выдать своего страха и даже отвращения, когда его прекрасные, томные армянские черные глаза вспыхивали нежностью, а порою и чем-то большим, а голос становился мягким и как бы вибрирующим. Он был черноволос, черноглаз, этим напоминал мне Тобольского, и я чувствовала, что очень не скоро смогу благосклонно взглянуть на черноволосого и черноглазого мужчину.

Итак, в тот день Додонов заехал за мной в бестарке – так здесь называли легкую одноконную бричку, – запряженной великолепной лошадью. Правил он сам. Его автомобиля, так же как и шофера, я больше не видела. Спросила однажды, и Додонов ответил, что Лихачев подряжался только довезти его до Ялты, а потом вернулся в Севастополь.

– Кстати, мне кажется, я недавно видел его здесь, – небрежно бросил он. – Но, думаю, ошибся. Будь это Лихачев, он, конечно, поздоровался бы со мной, а этот человек равнодушно прошел мимо. Впрочем, у Лихачева такой тип лица, который встречается довольно часто. Так что наверняка я принял за него кого-то другого.

– Возможно, – пробормотала я, вспомнив, как мы с родителями приняли Лихачева за Владимира Петровича Красносельского. Действительно, такой тип лица встречается часто!

Ливадия располагалась в трех километрах от Ялты, так что вполне можно было и пешком до нее дойти, однако Додонов все-таки повез меня в бестарке, но потом пожалел об этом, потому что нам все время мешали проезжать немецкие фуры, которые курсировали между Ялтой и Ливадией. Оказывается, именно имущество Ливадийских дворцов увозилось оккупантами под видом «военной добычи».

– Да, – покачал головой Додонов, в очередной раз отводя бестарку на обочину и пропуская очередную фуру, – германцы спешат награбить побольше. Ведь они в Крыму максимум до ноября: таковы условия мирного договора.

– И что? – испугалась я. – Снова большевики придут?!

– Не бойтесь, Надежда Владимировна! – покровительственно улыбнулся Додонов. – Большевикам здесь больше не бывать!

Наконец мы смогли проехать.

Вход во дворцы был запрещен, поэтому Додонов оставил бестарку под присмотром сторожа, который безнадежно взирал на то, как грабят императорскую резиденцию, и мы пошли по дорожкам между деревьев, чтобы осмотреть дворцы хотя бы издалека.

Здесь было поразительно красиво! Горы окутаны лесами, словно бы тают в зеленом тумане, а на морских волнах, видных между пальмами и кипарисами, сверкает солнце. Роскошная растительность, роскошные здания… Белый дворец внешне напоминал палаццо итальянского Возрождения. Но мне гораздо больше понравился причудливый Малый дворец.

Мы прошли по великолепной «царской тропе», где ежедневно прогуливался пешком государь. Она была проложена от Ливадийского дворца до Ореанды на довольно большой высоте, и с нее открывался сказочно прекрасный вид на морскую синеву. Додонов рассказывал, что императорская семья еще в прошлом веке выкупила Ливадию у графа Льва Потоцкого. Тогда здесь находились только господский дом, оранжереи и парк. Архитектор Монигетти перестроил дом Потоцкого в Большой дворец и возвел Малый дворец для наследника. Монигетти также работал над знаменитой Крестовоздвиженской церковью, где в 1894 году, между прочим, приняла православную веру будущая императрица Александра Федоровна.

– Однако Николай Александрович, став императором, – продолжал Додонов, – заметил, что деревянные конструкции старого дворца покрылись грибком из-за сырости. Тогда он пригласил архитектора Николая Краснова, который за семнадцать месяцев выстроил новый прекрасный дворец из белого камня. В то время были в моде «исторические» стили, именно поэтому Белый дворец и напоминает палаццо итальянского Возрождения.

Я слушала Додонова – и чувствовала, что так и не успокоилась: с прежней дрожью воспринимаю всякое упоминание о государевой семье. Правда, я хорошо научилась держать себя в руках и старательно делала вид, что не замечаю пристальных взглядов моего спутника. Однако я уже давно была морально готова к его вопросу, который сейчас, под сенью ливадийских пальм, и прозвучал, как будто именно воспоминания об императорской семье и подтолкнули Додонова:

– А вам никогда не говорили, что вы поразительно похожи на великую княжну Анастасию Николаевну?

Я попыталась справиться с приступом волнения. От души надеюсь, что голос мой звучал достаточно насмешливо:

– А вы что, видели ее своими глазами? Или тоже основываетесь только на газетных фотографиях, как некоторые другие, намекавшие мне на это сходство?

– Конечно, видел, – прозвучал ответ, которого я, честно говоря, не ожидала. – Ведь приезд императорской семьи каждый раз превращался в Ялте в настоящий праздник. Их встречали воинские караулы и оркестры, депутации знаменитых горожан посещали Ливадию. Однажды в составе такой депутации был и мой покойный отец. Он взял меня с собой. Тогда я и увидел великих княжон совсем близко. Это было перед войной.