Раневская, что вы себе позволяете?! - Збигнев Войцеховский

Попытка мадам Лавровской спасти юную актрису была зряшной: Раневская настойчиво протягивала руку мадам — поздороваться. Когда мадам подала руку, Раневская пожала ее и… ушла за кулисы.

Она слышала, как актеры спасали ситуацию: поделили ее реплики между собой.

Сама Раневская пришла в уборную и плакала там. Плакала, когда уже закончился спектакль. Плакала, когда мадам пришла к ней и сказала перестать реветь — все будет нормально.

К чести мадам, она не выгнала Раневскую тут же, дала ей вторую попытку. Но играть Раневская уже должна была не женщину, а мужчину, студента в какой-то страшно слезливой мелодраме. И эта роль у нее получилась очень даже неплохо, что оценили актеры и сама мадам.

Но зрителей в театре было с каждым разом все меньше и меньше. После успешного выступления Раневской в роли студента мадам объявила о роспуске театра: «форс-мажор». Тот самый трагик, наверняка имея какие-то виды на Фаину, не оставил ее одну — он взял ее с собой в Феодосию, где они вдвоем поступили в местный театр. К слову, тот в самом ближайшем времени также попал под «форс-мажор»…

Это было в начале 30-х годов минувшего столетия. Фаина Раневская тогда еще юной девушкой вернулась в Москву из Средней Азии. Она только поступила в Камерный театр. Было и холодно, и голодно.

Из бывшего демисезонного пальто Павлы Вульф сшили пальто для Раневской. Из одежды была ее юбка и блузка. Как сама шутила после Раневская: «У меня были полупальто и полублузка».

Жалованье в театре было ниже, чем зарплата уборщицы. Они жили вместе, одной семьей: Фаина Раневская, Павла Вульф, еще две актрисы. Не хватало самого элементарного и купить было не на что. Уже успели влезть в долги (Павлу Леонтьевну знали очень многие и ссужали охотно). Но деньги нужно было отдавать. А как?

В то время в разных домах культуры устраивалось немало всяких вечеров «для трудящихся». Иногда актерам везло — их приглашали выступить: что-то почитать, сыграть сценку. Повезло и Раневской: администратор Центрального дома культуры железнодорожников позвонила ей и предложила прочесть какие-нибудь стихи. Это была удача, Раневская была счастлива. Особенно радовал гонорар — целых пятьдесят рублей (при ее месячном жалованье в 270).

Она решила читать прозу — выбрала «Буревестника» Горького, который ей очень нравился. Но текст почему-то никак не хотел запоминаться. Тогда юная актриса решила, что выйдет на сцену с книгой и будет читать, но заглядывать в книгу элегантно, как учительница перед детьми на уроке. Всегда робкая и стеснительная, Раневская почувствовала себя смелой и уверенной. Очень уж грели ее обещанные пятьдесят рублей. Была зима, холодный ветер сдувал с ног, но Раневская бежала в театр, не чувствуя холода.

Объявили номер Раневской. Она уверенно вышла… Зал был набит до отказа. Мощный прожектор ослепил актрису. И все вдруг поплыло — Раневская еле удержалась на ногах.

Она попыталась выговорить фамилию и имя автора «Буревестника» и с ужасом поняла, что заикается. И заикается так сильно!

Зал замер, пораженный. Что это? Пародия? Но это же Горький, как можно?

Фаина попыталась собраться, начала читать первую строчку — и поняла, что заикается страшно, слова невозможно было вытолкнуть из себя.

И зал взорвался негодующими криками. Рассерженные голоса требовали немедленно убраться со сцены, обвиняли в хулиганстве.

Краем глаза Раневская взглянула на администратора — та показала ей сначала кулак, а потом — кукиш. Раневская театрально поклонилась залу и величаво ушла со сцены.

Потом она быстро оделась, выскочила наружу из Дома культуры и стала смеяться. Ей и вправду было смешно. Она смеялась над самой собой, над своей глупой уверенностью в легком заработке, над нелепыми мечтами. Шла по продуваемой насквозь колючим ветром улице Москвы. Во многих местах горели костры — люди так согревались. Раневская иногда останавливалась у костров, смотрела с улыбкой на огонь, шла дальше. Холода она опять не чувствовала: ей было весело…

Все животные для Фаины Раневской были, как бы это сказать точнее… очень живыми. Она и над судьбой курицы, которую сварили в супе, могла задуматься: «Но ведь для чего-то она родилась…» Что касается более крупных животных, тех, что крупнее собаки, то Фаина Георгиевна испытывала к ним страх. Да, самый обыкновенный страх.

Это случилось там же, в Санатории имени Герцена. Он недалеко от Москвы, на берегу Москвы-реки. Лес с одной стороны, луга — с другой.

Как-то Раневская в компании своих подруг и друзей (их было человек пять) долго гуляли по лесу, обсуждали недавний фестиваль, разные театральные новости. Лесная дорожка вывела их на поле. А на том поле паслось небольшое стадо коров.

Раневская увидела этих мирно пасущихся буренок и заявила, что никуда она не пойдет, только назад. Над ней начали посмеиваться, всерьез не воспринимая этот, кажущийся глупым, страх. Как можно бояться каких-то деревенских коров с их огромными грустными глазами?

Но Фаина Раневская идти вперед наотрез отказалась. Одна из подруг решительно пошла вперед, сказав, что сейчас скажет пастуху, чтобы он отогнал стадо. Раневская кричала, что делать этого никак не нужно, что она просто пойдет назад — и вся недолга. Но ей в действительности пока не верили… Подойдя к пастуху, подруга о чем-то с ним пошепталась и закричала Раневской, что коров бояться не нужно, у них тупые рога, а быка пастух придержит…

Раневская в ужасе прошептала: «Так там еще и бык…» — и тут же повернула обратно в лес. Под дружный хохот ее спутников.

Все были вынуждены пойти вслед за Раневской. Ее догнали, над ней незлобно посмеивались, а потом последовал не то чтобы провокационный, но очень серьезный вопрос: а если бы нужно было сниматься возле коров по сценарию, как бы поступила актриса?

Раневская задумалась лишь на мгновение.

— На сцене я сломаю свой любой страх. На сцене это получается, — ответила она.

И это было правдой. Раневская боялась не только коров — она боялась высоты. И вот по сценарию «Патетической сонаты» комната ее героини — Зинки — должна находиться аж на «третьем этаже». То есть достаточно высоко над сценой. Раневская, увидев декорации, в страхе попятилась. И, уже заикаясь, сказала режиссеру Таирову, что если она каким-то немыслимым образом окажется там, то все равно ни слова произнести не сможет, не то что играть. Таиров лишь улыбнулся и сказал, что Раневская сделает все…

Уже там, наверху, куда ее лично препроводил сам Таиров, Раневская разговаривала с артистом с таким заиканием, что все смеялись. Но как только начинался ее текст по сценарию — она мгновенно менялась и играла свою Зинку, которая жила на этой высоте и не чувствовала ее. Фаина Раневская действительно умела и могла побороть свой страх. Если это было нужно.

Это случилось в одном провинциальном городке. Тогда Раневская была еще совсем молода и элегантна. Она приехала в этот город работать в театре — ее пригласили сюда и даже заключили уже контракт. Шла по улицам, рассматривала витрины, читала объявления. Не спешила, присматривалась к людям, видя в них своих завтрашних поклонников. И тут стала замечать, что многие мужчины оборачиваются ей вслед, провожают долгим взглядом, а то и перемигиваются друг с другом многозначительно. Все эти знаки приятно согревали юную душу Раневской: как все же хорошо, что здесь умеют замечать красивое!