Соратники или наемники? Как построить процветающий бизнес на человеческих отношениях - Дэниел Любецки

Я подумал, что с ней случилось что-то ужасное. Но она сказала, что ей только что звонила моя мама, чтобы сообщить плохие новости: умер мой отец. Сначала я подумал, что она что-то напутала, потому что это было невозможно. Я сказал ей, что она, наверное, что-то неправильно поняла. Я позвонил маме, и, когда она сама сказала мне, что папы не стало утром, начал задавать ей совершенно бессмысленные вопросы: «Ты уверена? Ты пробовала искусственное дыхание? Наверное, можно что-то сделать. Позвони врачам. Вызови «Скорую помощь». Ты вообще пробовала что-нибудь?» Мне казалось, я могу изменить уже совершившийся факт. Это тоже особенность моей натуры – я никогда не могу смириться с бедой, и даже в этой ситуации я был уверен, что можно что-то сделать.

В какой-то момент я все же осознал, что папы больше нет. Я начал плакать. Затем вместе с опустошающим осознанием потери человека, которого я любил больше всех и которым так восхищался, во мне произошла мгновенная перемена. Я стал думать о наставлениях отца заботиться о семье. Я тут же начал искать в своих документах бумаги, которые отец дал мне, и думать о своих новых обязанностях, которые ложатся на мои плечи, потому что его больше нет. Я перешел в режим антикризисного управления, пытаясь хоть как-то контролировать ситуацию.

Я не знал, что делать с PeaceWorks и OneVoice, уезжая в тот же день из Калифорнии, чтобы быть на похоронах. Я наделил Дорис и Рейми, главу отдела продаж, своими полномочиями. Я готовился отсутствовать месяцы, и так в итоге и получилось. Я должен был быть со своей семьей, помогать маме разобраться в делах отца.

Мой друг Дари Шалон как раз был у меня в офисе, когда Дорис сообщила мне печальную новость. Он помог мне собраться, отвез в аэропорт и посадил в самолет. Не знаю, как без его помощи я смог бы сделать все это сам в том состоянии, в котором находился.

По еврейской традиции, когда умирает член семьи, необходимо соблюдать правила траура, которые существуют уже на протяжении многих тысячелетий. В течение первой недели после похорон, которая называется шива, мои братья и сестры, моя мама и я не выходили из дома родителей в Лос-Анджелесе целую неделю, мы закрыли все зеркала, я и другие мужчины не брились. Три раза в день мы читали кадиш, траурную молитву.

Совершенно случайно получилось так, что в Лос-Анджелесе в синагоге Темпель на Уилшир-бульваре на 15 января у меня было запланировано выступление перед 500 людьми. Проведя целую неделю в стенах дома родителей, я был не в состоянии выступать перед аудиторией и говорить о своей работе. Я был полностью парализован смертью отца.

Выступление должно было пройти в день, когда заканчивается шива. Мы провели небольшую поминальную церемонию по окончании шивы в синагоге, где-то за час до моего выступления. На церемонию пришли около 20 самых близких к семье людей. Раввин Харви Филдс попросил каждого из нас поделиться воспоминаниями об отце. Больше всего говорили о его доброте и щедрости по отношению к другим – как он заставлял людей улыбаться, как его присутствие могло поднять кому-то настроение. Когда все высказались, раввин посмотрел на нас и сказал: «Вы не можете сказать, что ваш отец ушел. Он здесь, с нами». Это трудно объяснить, но с момента моего прибытия в Лос-Анджелес я чувствовал, что отец – внутри меня. Когда я ложился спать, закрывал глаза и обращался к самому себе, то ощущал его присутствие, но не во сне, а по-настоящему. Я чувствовал какой-то внутренний приказ сделать часть его личности своей личностью и желание, чтобы я перенял черты его характера. Раввин Филдс взял меня под руку и сказал: «Дэниэл, я знаю, это трудно. Но я думаю, твой отец хотел бы, чтобы ты выступил сегодня по поводу OneVoice».

Незадолго до этого, осенью, мои родители пришли посмотреть на меня, когда я публично рассказывал о концепции OneVoice. В то время большинство людей считали, что это безумная идея призывать израильтян и палестинцев к экономическому сотрудничеству, особенно если этот призыв исходит от странного мексиканского еврея, живущего в США. Хотя мои родители изначально тоже считали, что эта идея слишком притянута за уши (и они все еще надеялись увидеть меня славным евреем-юристом), после того выступления они сказали, что гордятся моим упорством и начинают постепенно верить в концепцию. Имам Фейзел Абдул Рауф, известный мусульманский лидер, представил меня Эдгару Бронфману-старшему, возглавляющему в то время Всемирный еврейский конгресс. Оба согласились присоединиться к нашему консультативному совету, а также фонд IBM согласился нас поддерживать. Движение OneVoice начало набирать обороты, и над этим выступлением в Лос-Анджелесе я работал в течение шести месяцев. Мой друг и сооснователь движения Мохаммед Дароше прилетел в Лос-Анджелес из арабской деревни Иксал в Израиле, чтобы помочь мне.

Это выступление далось мне крайне тяжело. У меня никогда не было страха выступать перед людьми, однако в тот день, прежде чем выйти на сцену, я испытал панику. Я стоял в туалетной комнате и смотрел на свое небритое семь дней лицо, мое сердце бешено колотилось, а тело было как в лихорадке. У меня кружилась голова. К счастью, со мной был Мохаммед, который помог мне справиться со всеми чувствами.

Следующим вечером я должен был выступить еще на одном мероприятии OneVoice в доме Денни Де Вито и Реи Перлман. Меня ожидала толпа людей, среди которых были знаменитости, а также режиссеры и продюсеры. Несколько месяцев до этого по приглашению Реи и моего друга Джоула Филдса я уже говорил со всеми этими знаменитыми людьми, и хотя, конечно, тоже волновался, но осознавал свою ответственность и был собран, чтобы осуществить задуманное.

В течение нескольких следующих лет большую часть времени я проводил на Ближнем Востоке, в Калифорнии и Техасе, лишь изредка наведываясь в Нью-Йорк. Мои братья и сестры, моя мама и я проводили очень много времени вместе. Мы с братом улаживали дела отца в Калифорнии и Техасе. На Ближнем Востоке мы с Мохаммедом продолжали работать над OneVoice, открывали офисы в Тель-Авиве и Рамалле, нанимали людей, создавали команду, искали инвесторов.

Ни один предприниматель не стал бы делать того, что делал я, если бы он руководствовался логикой. Моя компания выживала. Запускать новый продукт сложно само по себе, а я еще занимался этим удаленно. Я прилетал, работал со своей командой над запуском KIND и улетал опять. Я писал им электронные письма и был доступен по телефону. У меня были дела, которые я не мог отложить. Я чувствовал, что это мой долг – позаботиться теперь о семье и в память об отце работать над OneVoice – движением, которое будет бороться за мир.

У меня было много времени подумать о своем отце в течение всего последующего года, потому что впервые я ходил в синагогу дважды в день. По еврейской традиции траура, когда умирает член твоей семьи, необходимо читать кадиш три раза в день в течение всего года. Мое воспитание не было религиозным, поэтому сначала я не видел в этом никакого смысла. Я сказал своему ортодоксальному раввину, что я не могу читать иудейские молитвы, потому что не понимаю их: «Какое дело Богу до того, что я восхваляю его? Не слишком ли это заносчиво со стороны человека, считать, что важно возвеличивать Бога?» Весь процесс казался мне бессмысленным и преувеличенно важным. Раввин сказал мне: «Сделай мне одно одолжение, Дэниэл. Попытайся молиться в течение месяца, и если ты в конце его будешь считать так же, то мы поговорим об этом». Мой отец действительно уважал раввина Шайнберга, и хотя не был религиозен, я знал, что он читал поминальный кадиш по моему дедушке, когда он умер, поэтому я решил попробовать. Раввин также подарил мне книгу «Пиркей Авот», в которой собраны моральные постулаты иудаизма, которым нужно следовать по жизни.