Искатель приключений - Ксавье Монтепен

О, ужас! Моя шпага, ударившись о его шпагу, не извлекла из нее ни звука, ни искры, как будто ударилась о пустое пространство!.. Потом вдруг я почувствовал под сердцем холодное острие, пронзившее меня насквозь; оно обожгло меня, подобно раскаленному железу. Я увидал, что кровь потекла из моей раны на плиты, и мне показалось, что я мало-помалу лишаюсь жизни…

На другое утро я опомнился на кровати, в маленькой комнате привратника. Он сказал мне, что около двух часов утра, беспокоясь о том, что я не прихожу, он взял сосуд, наполненный святой водой, и освященную буковую ветвь и пошел отыскивать меня. Он нашел меня на полу оружейной. Я лежал без чувств; правая рука моя крепко сжимала эфес шпаги командора, но раны у меня никакой не было.

Старый привратник и отшельник не расспрашивали меня о том, что случилось со мной в эту ужасную ночь, но оба советовали мне оставить замок как можно скорее. В тот же самый день я уехал из Тет-Фулька в Испанию, думая, что я навсегда освобожден от адского видения.

Увы! На следующую же пятницу, ночью, я вдруг был разбужен Фульком Тальефером, который стоял передо мной и готовился пронзить меня своей неотразимой шпагой. Я перекрестился. Призрак исчез в дыму, но я все-таки почувствовал удар, такой же, какой получил в оружейной, и мне точно так же показалось, что кровь полилась из моей раны. Я хотел встать с постели и позвать на помощь, но не мог и оставался в этом мучительном состоянии до пения первых петухов. Тогда я опять заснул, но сном беспокойным. На другой день я был болен, и мое физическое и нравственное состояние могло внушить сострадание даже смертельному врагу.

С того времени роковое видение посещает меня каждую неделю. Напрасно дал я обет не обнажать шпаги в пятницу даже для отмщения смертельной обиды, даже в случае законной обороны! Этой клятве, кавалер, изменил я сегодня, к моему несчастью, может статься!.. Напрасно также призывал я на помощь религию, исполнял строгие обряды набожности, которая в глазах многих покажется преувеличенной. Все это было бесполезно; моя жизнь – продолжительная мука, и если я еще не положил добровольно конца этой печальной жизни, которая тяготит меня, так потому только, что не хочу нарушить божественный закон, говорящий человеку: «Не поднимай на себя преступной руки твоей!»

Теперь вы знаете все, кавалер, теперь вы должны понять, почему мрачная и глубокая грусть положила неизгладимую печать на лице моем…

– Да, конечно! – отвечал Рауль. – Да, конечно, я понимаю все и жалею вас от всей души!

– Что вы думаете о том, что случается со мной?..

– Вы позволите мне быть откровенным с вами?..

– Не только позволяю, но даже прошу вас убедительно.

– Я сомневаюсь в существовании привидений, преследующих вас так жестоко.

– Как? – вскричал дон Реймон. – Как?! Вы сомневаетесь в моем слове!..

– О! В вашем слове я не сомневаюсь нисколько, – отвечал Рауль. – Наверное, вы искренни и действительно видели все то, что рассказали мне, но я не могу верить свидетельству ваших чувств…

– Итак, вы думаете, что это какая-нибудь галлюцинация с моей стороны?..

– Признаюсь.

– Вы думаете, что мое воображение, пораженное кровавым результатом моего поединка на улице Стретта и последними словами моего противника, само создало призраки, осаждающие меня!..

– Без сомнения.

– Вы думаете, наконец, что каждую пятницу меня давит кошмар, а не видение посещает меня?

– Да, я так думаю, – сказал кавалер.

– Смотрите же и не сомневайтесь более! – прошептал дон Реймон.

Как ни был закален Рауль против всех душевных волнений, но он почувствовал легкую дрожь, услышав эти слова. Ему показалось, что он увидит кровавый труп Фулькера или фантастический, закованный в железо призрак страшного сенешаля. Но взор его тотчас обратился на дона Реймона и он понял смысл слов, произнесенных последним. Командор распахнул свою рубашку.

– Посмотрите! – повторил он, указывая на свою открытую грудь.

Рауль подошел и увидел дюйма на два пониже сердца знак, который не был ни раной, ни шрамом, а чем-то вроде темно-красного пятна, узкого и длинного, очень похожего на отверстие раны, сделанной шпагой.

– Видите? – спросил дон Реймон.

– Да, – отвечал Рауль, – но я не понимаю, что это…

– Этот знак, – продолжал командор, – сделан шпагой сенешаля, которая поразила меня в ту минуту, как пробила полночь… Через два часа этот знак исчезнет… Ну, теперь, когда вы сами его видели, сомневайтесь, если можете…

Рауль не отвечал: он не мог опровергать того, что было очевидно, но точно также не хотел допустить и того, что было в рассказе командора сверхъестественного. Он решился молчать.

Дон Реймон сказал:

– Теперь, мне остается только поблагодарить вас за гостеприимство, которое вы оказали мне в эту ночь, и за благосклонное внимание, с которым вы слушали мою печальную историю. Квартира моя в двух шагах отсюда, и я прощусь с вами, кавалер.

У Рауля не было лишней постели, которую он мог бы предложить командору, и потому он не удерживал дона Реймона, но все-таки хотел непременно проводить его до дверей дома.

Они расстались, обменявшись взаимными уверениями в дружбе и преданности. Рауль вернулся домой через тайный проход и пошел прямо в комнату Жанны.

Молодая женщина не спала. Она ждала Рауля, и отсутствие его казалось ей нескончаемым. Это ожидание, присоединившись к испугу и волнениям того вечера, разгорячило ее кровь и придало совершенно новый оттенок цвету ее лица и блеску глаз. Жанна сияла красотой истинно божественной, и Рауль был ослеплен. Он сел возле кровати жены, взял прелестную руку, протянутую к нему, и сказал:

– Жанна, милое дитя, я был сегодня очень строг с вами, не правда ли?

– Вы находите? – спросила Жанна со сладостной и очаровательной улыбкой, с оттенком легкой грусти.

– Да, – отвечал Рауль, – строг и несправедлив, потому что проступок, в котором я упрекал вас, неосторожность, которая расстроила меня, сделаны вами от избытка любви…

– Ты это понимаешь… – прошептала молодая женщина с живейшей радостью.

– Да, понимаю, бедное дитя, вы ревновали…

– Рауль! Рауль! скажи мне, что я была не права?.. скажи мне, что ты меня любишь… что ты любишь только меня, что ты меня не обманывал! – вскричала Жанна с лихорадочной восторженностью.

– Конечно, ты была не права! – воскликнул Рауль, страстно прижав к губам обе руки жены. – Точно так же, как и то, что ты – самое прелестное создание на свете, ты также и самое обожаемое!.. Мысль о другой любви (хотя бы даже и на один час) не может войти в то сердце, в котором ты царствуешь, и твои ревнивые подозрения доказывают только несправедливую недоверчивость.

– Однако, – прошептала Жанна, – эта женщина… Она…