Сказки для парочек - Стелла Даффи

Званый ужин на четверых, разбитых по парам, — всегда большой риск. Одна из пар может поссориться, превратив другую в смущенного свидетеля высказанной — или хуже того, невысказанной, но нескрываемой — злости и обиды. А если пара внутри себя прекрасно ладит, то возникает опасность скуки. Он и она столь едины, что им не о чем даже поговорить. Он/она отпускает замечание, она/он тут же поддакивает. Оба громко смеются своей столь очевидной совместимости, тыча в глаза сотрапезникам невиданной гармонией. Другой паре ничего не остается, как бороться за первенство в конкурсе идеальных пар. Я знаю, как она обожает… Я никогда не забываю, что у него… Аллилуйя спаянных колец не кончается. Кончено, выигрывает та пара, которая полностью пожертвовала личными местоимениями первого лица. В ход идет только неколебимое «мы». Неколебимое «мы», которое Кушла пришла разнести в дребезги.

Беда в том, что Кушла сама становится частью «мы». Пока она этого не замечает. Как и Дэвид. Кушла очарована мужчиной, которого она признает, но не узнает. Он заворожен старшей сестрой, он столько о ней слышал, следил за ней издалека. И вот теперь она сидит напротив, за ароматизированной свечей. Кушла и Дэвид — высокие и стройные, они так подходят друг другу — могли бы уйти прямо сейчас и провести ночь вдвоем, в молчании, лишь трогая друг друга, не испытывая желания сменить позицию, разве только за тем, чтобы доскональнее познать красоту другого. Но это было бы невежливо, а Ее Величество всегда подчеркивала, как важно провести хотя бы пару часов на придворном банкете, пусть даже самом занудном. Дэвид и Кушла вежливо отвечают на расспросы хозяев, оба немного удивлены чрезмерным интересом Филипа к их персонам, слегка озабочены тем, что Фрэнсис позволяет ему копать столь глубоко. Оба отлично сознают опасность правды. Они едят спасенную баранину, издают приличествующие случаю одобрительные возгласы, слушают музыку и хвалят ее уместность. Восхищаются комнатой, домом и незаметно поглядывают каждые пять минут на часы. Вино течет по их языкам, и начинается медленный процесс опьянения, постоянно прерываемый: то Кушла отставит недопитый бокал, чтобы посмеяться шутке Дэвида; то Дэвид забывает проглотить напиток, завороженно любуясь отблеском свечи на волосах сестры.

Филип расстроен. Его великий план выяснить, с кем его жене развлекаться, похоже, катится ко всем чертям, ибо кандидаты наслаждаются обществом друг друга куда больше, чем обществом Фрэнсис. Более того, он не знает ни как разговаривать с Дэвидом — тот даже не пытается поддержать темы, предложенные Филипом: рынок ценных бумаг, футбол, машины, отцовство — ни как обращаться с Кушлой. Девушка определенно красива, но у нее роман с его женой. Следовательно, в ней присутствует лесбийское начало, и мужские уловки ей ни к чему. Но почему тогда она столь возмутительно кокетничает с Дэвидом и почти не обращает внимания на Фрэнсис? Сначала Филип пускает в ход интеллектуальную серьезность, потом прибегает к натянутому веселью, но когда ни то ни другое не находит отклика у гостей, сдается и в раздражении удаляется на кухню, якобы для того, чтобы посмотреть, как там фруктовое суфле, но на самом деле затем, чтобы пропустить пару стаканчиков виски и выкурить малоутешительную сигарету.

Фрэнсис следует за мужем на кухню. Она сердита на гостей — они ее игнорируют; злится на Филипа, устроившего этот дурацкий ужин; она уже пьяна. Как муж и жена, они могли бы сомкнуть ряды против чужаков, засевших в их гостиной. Могли бы объединиться в презрении к гостям, проникшим в дом под лживым предлогом. Но для своей горечи и злости они выбирают самую доступную мишень — друг друга. Выплаты по закладной слишком велики, их сын слишком мал, и ни у кого из них в ближайшем будущем ничего не изменится.

— Надо же было выдумать такое!

— Не припоминаю, чтобы ты сильно возражала. По-моему, ты была в восторге. Оно и понятно, тебе не терпелось собрать свой гарем в полном составе. Тщеславия горькие плоды!

— Филип, не говори ерунды.

— Фрэнсис, ты пьяна.

Кушла и Дэвид трезвы. Сестра намазывает масло на теплый хлеб, брат ест хлеб из ее рук. Он мог бы поцеловать ее пальцы. Но сдерживается.

— Да пошел ты, Филип, нечего валить все на меня. Сам виноват!

— Фрэнсис, ты несешь хрен знает что.

Дэвид смеется невысказанной шутке Кушлы, и ее младенческое сердце опять начинает разбухать. Она подается вперед и молчит. Оба понимают, что пора уходить. Кушла встает, бесшумно вынимает пальто из шкафа. Дэвид открывает входную дверь, кричит хозяевам «до свидания» и «спасибо», но те не слышат, ибо уже не стесняясь орут друг на друга. Дэвид помогает Кушле одеться, она берет его за руку — ее пронзает жар его тела. Он вынимает ее волосы из-под воротника, и светлая копна ласкает его пальцы. С кухни доносится грохот бьющейся посуды. Кушла смеется. Ее работа здесь закончена. Она не знает, что работа Дэвида только начинается. Они уходят.

Фрэнсис и Филип орут друг на друга, стоя по колено в фарфоровых осколках и крепком чесночном маринаде. Элегантная кухня тонет в пьяной ярости и битой посуде. Фрэнсис вооружилась серебряной вилкой. Филип схватил разделочный нож. Смекнув, что находятся в слишком опасном помещении, они перемещают свою ярость в более мирную гостиную, где поливают грязной руганью любовников Фрэнсис и баб Филипа. Они дерутся без рук и пользуются в основном односложными словами.

Кушла смотрит на Дэвида.

Джонатан решает еще раз навестить Салли. В последней отчаянной попытке убедить ее, что стал другим человеком. Салли однако не верит в весну посреди зимы. Они съедают ужин, заказанный в китайском ресторане, выпивают две бутылки «ламбруско», прежде чем полуодетая и вдвойне соблазнительная Салли вышвыривает Джонатана в холодную ночь, поведав напоследок о новом любовнике. Во всех похотливых подробностях она рассказывает о восемнадцатилетнем автомеханике, что спит сейчас наверху, в спальне, которую они с Джонатоном вместе обставляли. Джонатан возвращается домой ночным поездом — поездом одиноких душ — и засыпает в своей комнате в родительском доме. На обоях изображены гоночные машины.

Кушла нежно проводит пальцем по брови Дэвида, к глазу и дальше к острым, как зубы, скулам и намеку на улыбку, спрятанному в уголке рта.

Мартин и Джош встречаются на нейтральной территории в заурядном ресторане — в попытке примириться. Они заказывают блюда, которые ни кому из них по-настоящему не нравятся, надеясь, что выбор напомнит каждому о прошлых совместных обедах. Суп из омара для Мартина и запеченный палтус для Джоша остывают так же быстро, как потенциальная общность оборачивается подсчетом взаимных обид. Обед не приносит результатов. Решение было принято заранее. Мартин сыт по горло. Он побывал в монастыре и в долгой, откровенной беседе с отцом Бенедиктом принял несколько важных решений относительно своего будущего. Он уйдет от Джоша, уедет из Лондона, оставит эту жалкую бессмысленную жизнь, которую здесь ведет. А еще Мартин предоставляет Джошу оплачивать счет.

Кушла прислушивается к своему сердцу и без удивления обнаруживает, что оно сменило мотив. Сердце больше не плачет по Джошу, оно вообще больше не плачет. Кушла слушает песню своего сердца и чувствует себя чудесно, страх исчез.