Дамаск - Ричард Бирд

– Бог. Для мамы счастье – Бог. И верность воспоминаниям.

– А я все время все забываю, – говорит Хейзл, вспоминая, как Сэм Картер вытирает полотенцем длинные волосы Олив. Она скоро забудет об этом, ведь когда забываешь, событие перестает иметь значение.

– Не очень-то честолюбивое заявление.

– Ты о чем?

– Врачи. Юристы.

– Двадцать пять процентов претендентов не сдают экзамен.

– А чего ты боишься?

– Я не боюсь.

– Ты молодая, – говорит Спенсер, – ты красивая. Неужели ты не мечтаешь о другой, не такой скучной жизни, как у врачей и юристов?

Тут Хейзл вспоминает, что она позволила ему отыграться за свою иронию. Она походя замечает, что Ривер Феникс ей нравился лишь до тех пор, пока она не выросла.

– А ты знаешь, что ты умер?

– Читал в газете.

– Грустно.

– Ужасно.

– Такой молодой…

Им обоим одновременно приходит в голову, что Ривер Феникс остался на пленке, застрял в своем времени, никогда не состарится. Для Ривера не будет завтра. Хейзл ловит себя на мысли, что для нее тоже не всегда бывает «завтра». Она не чувствует хода времени. Ей кажется, она будет жить вечно, а вечность будет очень похожа на сегодняшний день. Тогда какой смысл? Время идет, люди стареют, происходят несчастные случаи.

Именно поэтому она хочет стать врачом или юристом. Она должна быть дисциплинированной и вести себя по-взрослому.

– Пора жить в реальном мире, – говорит она Риверу Фениксу, говорит она своему личному Риверу Фениксу, который здесь на исправительных работах. Наверняка он действительно совершил преступление и уж точно ходил не в частную школу. Такая жизнь все равно кажется ей более настоящей, чем ее собственная. Вот он просит ее представить себе параллельный мир, где у нее всегда есть возможность выбора, и все всегда возможно. Она может оказаться, где захочет, и делать, что захочет.

– Нет, не могу. Знаешь, есть такое понятие – реальность.

– Спорим, ты научилась этому у своей матери?

Да как он смеет? Хейзл еле сдерживает гнев. Реальность существует, и не важно, нравится это тебе или нет. Она есть, и ты можешь осязать и обонять ее, запомнить, даже забрать ее частички домой и положить в коробку. В реальности есть неповторимое мгновенье, и это мгновенье называется «сейчас». Вот они сидят у бассейна, в баре играет музыка, работает телевизор, реальность есть, и они могут менять ее форму на свой вкус. Она не станет поддаваться и будет настаивать на своем. И все эти «если бы да кабы» не имеют для нее ровным счетом никакого значения. Реальность существует и всё, и нам надо жить с ней, учиться справляться с ней, расти в ней. Но именно она не позволит нам быть, где мы хотим, и делать все, что мы хотим. Поэтому надо становиться врачом или юристом, с полной страховкой, на все случаи жизни. Потому что такие случаи бывают. Только благодаря им мы знаем, что жизнь реальна.

– Но мечтать-то можно, ведь так?

– Разумеется, можно.

– Или ты боишься мечтать, потому что мама тебя этому тоже научила?

– При чем здесь моя мать? И потом, вовсе не обязательно становиться врачом или юристом.

– Но ты им станешь, могу спорить.

Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, уверенный в победе. Хейзл его ненавидела.

– Все вы одинаковые.

– Что!

– В конце концов, ты превратишься в свою мать.

– Да что ты можешь знать об этом?

– Ты уверена, что мы раньше не встречались?

– Только в твоих грезах.

– Свежий воздух еще никому не вредил, – сказал Уильям, и Генри не мог с этим спорить, поскольку здесь ему было лучше, чем в доме. Они с Уильямом Уэлби, который явно разделял любовь своего брата Федерико к бурлеску, стояли на террасе, облокотясь на балюстраду, под которой – полукруглая клумба. Хотя небо все еще было затянуто облаками, местами уже проглядывали слабые лучики солнца. Грэйс аккуратно поставила вазу с рыбкой на балюстраду. Она потянула Генри за свитер.

– Ну, отгадай.

– Мистер Путаник, – предположил Генри. – Угадал?

– А вот и нет. Давай снова.

– Ты же сказала, у твоей рыбы лошадиное имя.

– Ну да.

Именно таким поведением дети раздражали Генри. В их присутствии он вспоминал все те вопросы, на которые не знал ответа.

– Однажды у меня был конь, – сказал Генри. – Его звали Бенджамин.

Мысль о том, что мисс Бернс знает, что ему придется уехать из страны, не давала ему покоя. Она знает все – наверняка знает и это. Он никак не мог увязать это обстоятельство со своим представлением об уготовленной ему судьбе, ему нужен был кто-нибудь крайний, кого можно было бы наказать. В это мгновение в саду запела птица, Уильям по-дирижерски вскинул руки, будто останавливая время.

– Это Георгий Марков, – сказал Уильям. – Сомневаюсь, что вы слышали его раньше. Он – сибирский дрозд.

Знания. В тяжелые минуты Генри всегда мог призвать на помощь свои знания.

– Вообще-то, это не дрозд, – сказал он. – Это краснобокая синехвостка.

– Вы уверены! – спросил Уильям и прислушался.

– Tarsiger cyanurus, – произнес Генри. – «Георгий Марков» – странное имя для птицы.

– Мне понравилось, – сказал Уильям рассеянно, ожидая продолжения птичьей песни. – Хоть какая-то связь с Сибирью.

– Георгий Марков был болгарином.

Стало ли ему лучше от этих фактов? Похоже, нет. Да и Уильяма Уэлсби такая информация тоже не очень обрадовала.

– Я знаю, – сказал он, – конечно же, болгарином.

Пока Уильям недовольно смотрел в сторону тутового дерева, Генри попытался завести разговор с ребенком. Мисс Бернс может наблюдать за ним сверху из окна. Известно, что внимание к детям производит на женщин впечатление.

– Ну, как проходит твой день рождения?

– Отлично. Мне подарили золотую рыбку, а дядя Спенсер приготовит мне специальный праздничный торт.

– А кто-нибудь еще придет в гости?

– Я позвала бабушку, но ее пригласили на ланч. Ты дождешься торта? Дядя Спенсер не будет возражать. Он никогда не возражает.

Генри не знал, что сказать. Опять этот несчастный Спенсер. Спенсер Келли, неизлечимо больной менингитом, болезнью Паркинсона или раком толстой кишки, умер на операционном столе. Генри посмотрел вниз, на мокрый газон под балюстрадой, потом на тропинку, петляющую меж кустов, между ветвистым тутовым деревом и зарослями грабов. Как он может сопротивляться всему этому? Что он может предложить? Хейзл знает названия полевых цветов и имена английских живописцев, различает трели птиц, она знает имена всех королев и королей по порядку, и, естественно, она знает, что он должен уезжать. Она знает все. Возможно, она даже знает, как приготовить яд рицин. Благодаря доктору Осаве, Генри научился придумывать людям жизнь, а ведь это, наверное, не сложнее, чем отнимать ее у них. Спенсер Келли – никто, ничтожество. Он убьет их всех, не оставив мисс Бернс возможность выбора.