Пиранези - Сюзанна Кларк

– Я, собственно, пытаюсь выяснить, убедил ли вас доктор Кеттерли куда-нибудь с ним отправиться. Удерживал ли он вас где-либо против вашей воли. Могли ли вы свободно приходить и уходить.

– Да. Я был свободен. Я приходил и уходил. Я не оставался на одном месте. Я прошел сотни, может быть, тысячи километров.

– Э… о’кей. А доктор Кеттерли ходил с вами?

– Нет.

– Был с вами кто-нибудь другой?

– Нет, я был совершенно один.

– А. Ясно.

Джейми Аскилл слегка огорчен. Я тоже огорчен; огорчен, что огорчил его.

– Ладно, – продолжает он, – не хочу отнимать у вас слишком много времени. Знаю, вы уже говорили с сержантом уголовного розыска Рафаэль.

– Да.

– Она замечательная, правда? Рафаэль?

– Да.

– Я не удивляюсь, что она вас нашла. В смысле, если кто и мог вас найти, то не иначе как она. – Пауза. – Конечно, она может быть немного… В смысле, она не всегда… – Он щелкает в воздухе пальцами, ловя ускользающее слово. – В смысле, с ней не всегда легко работается. А пунктуальность? Определенно не самая сильная ее сторона. Но если честно, мы все ее очень уважаем.

– Правильно уважаете, – говорю я. – Рафаэль – исключительный человек.

– Да. Вам не рассказывали про Пинни Уиллера?

– Нет, – отвечаю я. – Кто такой Пинни Уиллер?

– Чувак из города в центральных графствах, где Рафаэль начинала работать в полиции. Он был такой неуравновешенный тип, обиженный на весь свет. Из тех, с какими у нас всегда бывают проблемы.

– Это нехорошо.

– Да уж. Так вот, что-то его разозлило, он забрался на верхнюю галерею собора и принялся грязными словами ругать тех, кто внизу. У него были кипы старых газет, которые он повсюду таскал с собой. Он начал их поджигать и бросать на людей.

– Какой ужас.

– Вот-вот. Страшно, правда? Когда мы – в смысле полицейские – прибыли на место, был уже вечер. Темно, в воздухе порхают горящие листы газет, люди мечутся с огнетушителями и ведрами песка. Рафаэль и еще один полицейский стали подниматься по винтовой лестнице – она там очень крутая, в узком замкнутом пространстве, – и Пинни Уиллер бросил на них еще кучу горящих газет. Одна газета облепила полицейскому лицо, и он вынужден был отступить.

– А Рафаэль не отступила, – сказал я без тени сомнения.

– Да. По инструкции, наверное, должна была отступить, но не отступила. У нее волосы были в огне, когда она вышла на галерею. Но вы же знаете Рафаэль. Она, небось, даже и не заметила, пока люди снизу не закричали, чтобы она сбила пламя. Села с Пинни Уиллером, уговорила его не бросать горящие газеты, потом убедила спуститься. Отважный поступок, да?

– Более отважный, чем вы думаете. Она боится высоты.

– Правда?

– Правда.

– Но ее это не остановило, – говорит он.

– Да.

– Слава богу, в вашем случае обошлось без подвигов. В смысле, ей не надо было пробиваться через огонь или что-нибудь в таком роде. Рафаэль просто поехала на море. По крайней мере, так мне говорили – что она нашла вас на побережье.

– Да. Я был на берегу моря.

– Многих пропавших находят в прибрежных городках, – задумчиво говорит он. – Наверное, все дело в море. Оно успокаивает.

– Меня оно точно успокаивало, – говорю я.

Джеймс Аскилл весело улыбается.

– Отлично, – говорит он.

Запись от 27 ноября 2018 г.

Мать, отец, сестры и друзья Мэтью Роуза Соренсена спрашивают меня, где я был.

Я отвечаю им то же, что Джейми Аскиллу: я был в доме с множеством помещений. Через дом прокатывает море. Иногда оно прокатывало надо мной, но я всякий раз оставался жив.

Мать, отец, сестры и друзья Мэтью Роуза Соренсена говорят друг другу, что это описание нервного срыва изнутри. Такое объяснение их устраивает, возможно – даже успокаивает. Они снова получили Мэтью Роуза Соренсена, – по крайней мере, они так думают. В мире живет человек с его лицом, голосом и манерами – им этого достаточно.

Я теперь не похож на Пиранези. У меня в волосах нет коралловых бусин и рыбьих костей. Сами волосы аккуратно подстрижены и причесаны, щеки чисто выбриты. Я ношу одежду, которую мне принесли из хранилища, куда сестры Мэтью Роуза Соренсена поместили его вещи. У Роуза Соренсена было очень много одежды, хорошей и в прекрасном состоянии. Одних костюмов больше десяти (что меня удивило, учитывая, что доход у него был не такой уж большой). Любовь к одежде роднит его с Пиранези. Пиранези в дневнике часто описывал, во что одет доктор Кеттерли, и горевал, что сам в сравнении с ним выглядит жалким оборванцем. В этом я отличаюсь от обоих – и от Мэтью Роуза Соренсена, и от Пиранези; меня не особо заботит, что на мне надето.

Помимо одежды, мне привезли из хранилища много других вещей и, главное, недостающие дневники Мэтью Роуза Соренсена. Они охватывают период с 2000 года (когда он поступил на первый курс) до декабря 2011-го. От остального его имущества я в основном избавился. Пиранези не может смириться с таким количеством вещей. «Мне все это не нужно!» – твердит он.

Пиранези постоянно со мной, а от Мэтью Роуза Соренсена – только редкие намеки. Я собираю его из вещей, которые от него остались, из того, что говорят о нем другие, и, конечно, из его дневников. Без дневников я был бы в полном мраке.

Я помню, как устроен его мир – более или менее. Помню, что такое Манчестер, что значит «полиция» и как пользоваться смартфоном. Могу расплачиваться деньгами – хотя процесс по-прежнему кажется мне искусственным и несуразным. Пиранези ненавидит деньги. Ему хочется сказать: «У тебя есть то, что мне нужно, давай ты мне это подаришь? А когда у меня будет что-то тебе нужное, я это подарю тебе. Так куда проще и лучше!»

Но я не Пиранези (или, по крайней мере, не только он) и понимаю, что ничего хорошего из этого, скорее всего, не выйдет.

Я решил написать книгу про Лоренса Арн-Сейлса. Этого хотел Мэтью Роуз Соренсен и хочу я. В конце концов, кто знает работу Арн-Сейлса лучше меня?

Рафаэль показала мне то, чему научил ее Арн-Сейлс: как находить дорогу в лабиринт и дорогу оттуда. Я могу ходить туда-обратно сколько угодно. На прошлой неделе я поехал на поезде до Манчестера и дальше на автобусе до Майлз-Плэттинга[*]. Дошел по унылой осенней улице до многоквартирного дома, поднялся на лифте и позвонил в дверь. Мне открыл изможденный прокуренный мужчина.

– Ты Джеймс Риттер? – спросил я.