Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

С этими словами Лили упала на грудь Кросби и заплакала.

Кросби все еще с трудом понимал глубину ее характера. Впрочем, он был не довольно проницателен, чтобы понять его вполне. Но все же он благоговел перед беспредельностью ее любви и приходил в восторг от своей решимости. В течение нескольких часов он думал только об одном, что бросит свет и посвятит себя этой женщине как единственному другу и утешителю на пути жизни и крепкому щиту от всех напастей!

– Лили, ты моя навсегда!

– Навсегда! Навеки! – сказала Лили, и взглянув на него, старалась рассмеяться. – Вы, пожалуй, примете меня за безумную, но я так счастлива. Теперь я не беспокоюсь о вашем отъезде нисколько. Вы можете уезжать теперь же, сию минуту, если хотите. – И она отняла от него свою руку. – Теперь я чувствую себя совсем другою, чем в эти несколько последних дней. Я так рада, что вы объяснились со мной. Само собой разумеется, я должна переносить все вместе с вами. Меня теперь ничто не может тревожить. Не поможет ли нам, если я займусь работой и сделаю какие-нибудь вещи?

– Например, дюжину сорочек для меня?

– Отчего же? Я сошью.

– Может быть, со временем и придется сшить.

– Ах, дай-то боже! – Сказав это, Лили снова сделалась серьезною, на глазах ее снова выступили слезы. – Дай-то боже, быть полезной для вас, трудиться для вас, делать что-нибудь для вас, что бы могло иметь в себе разумное, существенное значение выгоды. Я хочу находиться при вас и в то же время служить вам, делать для вас все решительно. Иногда мне думается, что жена самого бедного человека – счастливейшее создание, потому что она делает все, исполняет все работы.

– И вам придется делать все в самом непродолжительном времени, – сказал Кросби.

После этого они с особенным наслаждением провели в поле утренние часы, и, когда появились в гостиной Малого дома, мистрис Дель и Белл изумлены были необыкновенной веселостью Лили. К ней, по-видимому, возвратились все ее прежние привычки и манеры, все шутки, которые она употребляла, когда Кросби впервые был очарован ее красотой.

– В доме графини, Адольф, вы так загордитесь, что совсем забудете об Оллингтоне.

– Разумеется, – сказал Кросби.

– Бумага, на которой вы вздумаете писать письма, будет вся в коронках, впрочем, вздумаете ли? Это еще вопрос. Может статься, напишете Бернарду, собственно для того, чтоб показать, что вы находитесь в замке.

– Ты, Лили, верно не заслуживаешь того, чтобы мистер Кросби написал к тебе, – сказала мистрис Дель.

– В настоящее время я не ожидаю такой милости. Адольф разве тогда напишет мне, когда воротится в Лондон и когда увидит, что в должности ему нечего делать. Мне бы хотелось видеть, как обойдется с вами леди Джулия. Когда мы были у нее, она смотрела на вас как на зверя, не правда ли, Белл?

– Для леди Джулии, я думаю, многие кажутся зверями, – отвечала Белл.

– Мне кажется, что леди Джулия весьма добрая женщина, – сказала мистрис Дель, – и мне не хотелось бы, чтобы ее осуждали.

– Особливо в присутствии Бернарда, который считается ее любимцем-племянником, – сказала Лили. – Я полагаю, что и Адольф сделается ее любимцем, когда она проведет с ним неделю в замке Курси. Постарайтесь сделать это, Адольф, и отбейте от нее Бернарда.

Из всего этого мистрис Дель заключала, что какая-то забота, тяжелым камнем лежавшая на сердце Лили, была теперь облегчена, если только не совсем устранена. Она не расспрашивала свою дочь, но замечала, что в течение нескольких минувших дней Лили была озабочена и что забота эта проистекала из ее помолвки. Она не расспрашивала, но, без всякого сомнения, ей сообщили о средствах мистера Кросби, и понимала, что этих средств не было бы достаточно для всех нужд супружеской жизни. Трудно было догадаться, чем именно была озабочена Лили, но теперь нельзя было не заметить, что между ними произошел разговор, который устранил эту заботу.

После завтрака молодые люди катались верхом по соседним полям, и время до обеда прошло очень приятно. Это был последний день, но Лили решилась не грустить. Она сказала, что Кросби может ехать теперь же и что отъезд его не огорчит ее. Она знала, что следующее утро будет пусто для нее, но старалась выполнить свое обещание и успевала в этом. Они все обедали в Большом доме, даже мистрис Дель при этом случае присутствовала за столом сквайра. Вечером, когда воротились из сада домой, Кросби почти все время разговаривал с мистрис Дель, между тем как Лили сидела в некотором отдалении, с напряжением вслушиваясь в разговоры, она была невыразимо счастлива от одной мысли, что ее мать и ее жених поймут наконец друг друга. Надобно сказать, что Кросби в это время вполне решился преодолеть затруднения, о которых так много думал, и назначить по возможности самый ранний день для свадьбы. Торжественность последней встречи в поле свежо еще оставалась в его памяти и сообщала его чувствам благородство и прямодушие, которых вообще у него не доставало. О, если бы эти чувства сохранились навсегда! Кросби говорил с мистрис Дель о ее дочери, о своих будущих видах, – говорил таким тоном, какого он не употребил бы, если б в это время не был действительно всею душою предан Лили. Никогда еще не говорил он так откровенно с матерью Лили, и никогда еще мистрис Дель не оказывала ему так много материнской любви. Он извинялся в необходимости отсрочки свадьбы, говоря, что не мог бы видеть свою молодую жену без комфорта в ее доме, и что теперь в особенности боялся наделать долгов. Мистрис Дель, конечно, не нравилась отсрочка, как это не нравится вообще всем матерям, но не могла не согласиться с таким убедительным доводом.

– Лили еще так молода, – сказала мать, – что годик можно и подождать.

– Семь лет, мама, – прошептала Лили на ухо матери, подбежав к ней с своего места. – Мне тогда только что исполнится двадцать шесть, а ведь это еще не старые лета.

Таким образом вечер прошел очень приятно.

– Да благословит вас Бог, Адольф! – сказала мистрис Дель, прощаясь с ним у порога своего дома. В первый раз еще она назвала Кросби по имени. – Надеюсь, вы понимаете, как много мы доверяем вам.

– Понимаю, понимаю, – сказал он, в последний раз пожав ей руку.

Возвращаясь домой, он снова дал себе клятву быть верным этим женщинам, и дочери, и матери, ему еще очень живо представлялась торжественность утренней встречи.

Ему предстояло на другое утро двинуться в путь до восьми часов, Бернард вызвался свезти его на гествикскую станцию железной дороги. В семь часов подан был завтрак, и в то самое время, когда молодые люди спустились вниз, в столовую вошла Лили в шляпке и шали:

– Я вам сказала, что приду разлить чай.

За завтраком никто не разговаривал, да и то сказать, в последние минуты расставания трудно найти предмет для разговора. К тому же тут сидел Бернард, оправдывая пословицу, что два лица могут составлять общество, а три – никогда. Мне кажется, что Лили поступила не совсем благоразумно, впрочем, она и слышать не хотела, когда возлюбленный ее просил ее не беспокоиться приходить поутру, она ни под каким видом не хотела позволить ему уехать, не повидавшись с ним. Беспокоиться! Да она просидела бы всю ночь, чтобы только взглянуть поутру на верхушку его шляпы.