Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

Бернард, пробормотав что-то насчет лошади, удалился.

– Я хочу поговорить с вами, и для этого мне нужна только одна минуточка, – сказала Лили, подбежав к Адольфу. – Я думала всю ночь о том, что намерена сказать. Думается всегда так легко, а высказывается так тяжело.

– Милая Лили, я понимаю все.

– Вы должны понять еще и то, что я никогда не буду больше недоверчива к вам. Я уже больше никогда не попрошу вас оставить меня, никогда больше не скажу, что могу быть счастлива без вас. Я не могу жить без вас, то есть без полного убеждения, что вы принадлежите мне. Но никогда и не будет во мне нетерпения. Ради бога, Адольф, верьте мне! Ничто не может наставить меня иметь и к вам недоверие.

– Дорогая Лили, я постараюсь не подать ни малейшего к тому повода.

– Знаю, знаю, но мне особенно хотелось сказать вам это. Вы будете писать ко мне, и очень скоро?

– Как только приеду.

– И так часто, как только можно. Впрочем я не хочу надоедать вам, но ваши письма будут доставлять мне такое счастье! Я буду гордиться ими. Сама я буду не много писать – боюсь, что наскучу.

– Никогда этого не будет.

– Так я не наскучу? Только вы должны написать первым. Ах, если бы вы могли понять, как буду наслаждаться я вашими письмами! Теперь прощайте! Экипаж подъехал. Да благословит вас Бог, мой неоцененный Адольф, мой – навсегда!

И Лили отдала себя в его объятия, как уже отдала себя его сердцу.

Она стояла в дверях, когда молодые люди садились в кабриолет, и, когда последний прокатился сквозь ворота, она поспешила на террасу, откуда могла видеть глубину аллеи на несколько ярдов дальше. С террасы Лили пробежала к воротам, потом на кладбище, откуда виднелись одни только шляпы молодых людей, пока кабриолет не повернул на большую дорогу позади пасторского дома. Устремив взоры к тому месту, откуда слышался стук колес, Лили оставалась на кладбище, пока не замолкнул и этот стук. Тихо, уныло пошла она по кладбищу к воротам, которые выходили на большую дорогу, проходившую мимо лицевых дверей Малого дома.

– Так и прошиб бы ему голову, – говорил Хопкинс, садовник, когда увидел отъезжавший кабриолет и Лили, бежавшую проводить его, пока не скроется из виду тот, кого он увозил. – И не задумался бы сделать это, право бы, не задумался, – прибавил Хопкинс в своем монологе.

В Большом доме вообще все полагали, что мисс Лили была фавориткой Хопкинса, хотя Хопкинс свое расположение обнаруживал грубостями, чаще повторявшимися перед ней, чем перед ее сестрой.

Лили, как было видно по всему, намеревалась воротиться домой через уличную дверь, но она переменила свое намерение прежде, чем дошла до дому, и тихо пошла обратно через кладбище, через ворота Большого дома, через сад, расположенный позади этих ворох, пока не перешла через мостик, разделявший сады Большого и Малого оллингтонских домов. На этом мостике она остановилась отдохнуть, как часто бывало отдыхала на нем, и привести себе на память все, все более или менее замечательное для нее с того июльского дня, в который она впервые встретилась с Кросби. Ни на каком другом месте, как только на этом, Кросби так часто не говорил ей о своей любви, и нигде больше, как только здесь, она не клялась ему, что будет навсегда его почтительной и любящей женой.

– И с помощью Бога я буду такой женой, – сказала она про себя, возвращаясь к дому твердыми шагами.

– Он уехал, мама, – сказала Лили при входе в столовую. – Теперь у нас опять начнутся будничные дни, – эти шесть недель были для меня настоящим праздником.

Кросби и Бернард Дель на первых двух милях своего пути к станции железной дороги сидели большею частью молча. Они не видели Лили в то время, как она, прибежав на кладбище, стояла там и провожала их взорами, исполненными любви. Впрочем, как тот, так и другой находились под влиянием ее беспредельной преданности, и оба сознавали, что было бы некстати сейчас же начать какой-нибудь обыкновенный разговор. Кроме того, нельзя не сказать, что Кросби был сильно взволнован разлукой с такой девушкой, как Лили Дель, с которой жил в самых дружеских отношениях в течение шести недель и которую любил всем своим сердцем, если только допустить, что он имел сердце для подобных целей. В тревожных думах своих насчет женитьбы он никогда не позволял себе порицать что-нибудь в Лили. Он не приучил себя к мысли, что Лили была совсем не похожа на его идеал и что такое несходство могло бы оправдать его, если бы он вздумал взять назад слово жениться на ней. Нет, он вовсе не имел намерения прибегнуть к той уловке, столь обыкновенной между мужчинами, желающими освободиться от уз, которыми они позволили связать себя. Лили пленяла его взоры, все его чувства. Он испытывал слишком большое наслаждение находиться вместе с ней, слушать ее признания в своей любви, чтобы допустить идею, что она ему наскучила. Клубная жизнь еще не избаловала его до такой степени, чтобы не находить истинного удовольствия во всех безыскусственных непринужденных манерах Лили, в нежных ласках, в добром, чисто женском юморе. Нет, нет, Лили ни под каким видом ему не наскучила. Удовольствие признаваться в любви своей к Лили Дель во время прогулок по зеленым полям было лучше всякого из его лондонских удовольствий, его смущали только последствия этой любви: дети с их принадлежностями, скучные вечера перед тусклым огнем, грусть разочарованной женщины – вот что более всего его страшило. Необходимость заставит его беречь свое платье, потому что заказ нового фрака будет служить для него тяжелым расходом. Ему более не представится возможности проводить время между графинями и их дочерями, потому что жена его, без всякого сомнения, не согласится заводить с ними знакомство. Ему придется отказаться от всех выигранных побед. Он думал об этом даже в то время, когда кабриолет огибал угол близ пасторского дома и когда Лили с чувством искренней любви провожала его своими взорами, но в то же время он думал, что для него, быть может, готовится другая победа, что ему, быть может, необходимо полюбить тот скучный камин, даже если тут будут ребятишки, а против него женщина, углубленная в заботы об этих ребятишках. Он прилагал к этой борьбе все свои силы, торжественное настроение духа, которое сообщила ему Лили, не покидало его.

– Надеюсь, что ты остался доволен своим визитом? – спросил Бернард, нарушив молчание.

– Остался ли доволен? Разумеется остался.

– Ты говоришь как будто нехотя, конечно, вежливость ко мне больше этого не требует. Притом же я знаю, что ты до некоторой степени обманулся в своих ожиданиях.

– Да, правда, я обманулся в своих ожиданиях насчет денег. Отрицать это было бы бесполезно.

– В настоящую минуту я не намекнул бы на это, если бы не хотел узнать, не сердишься ли ты на меня.

– Я не сержусь ни на тебя, ни на кого другого, никого не виню в этом, кроме самого себя.

– Ты хочешь сказать, что каешься в своем поступке?

– Нет, и не думаю. Я слишком крепко привязался к девушке, которую мы сейчас оставили, чтобы чувствовать раскаяние в нашей помолвке. Конечно, если бы я лучше сошелся с твоим дядей, то и дело это устроилось бы гораздо лучше.