Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Когда я вышла из этого страшного места и вернулась в камеру, я вздохнула свободно. Камера показалась мне после этого уютной комнатой. В ту ночь я вынуждена была проделать этот путь дважды. Во время второго похода я снова услышала голос, произносивший молитву. Я убедилась в том, что человек, которому принадлежит голос, – иранец. Чтобы уведомить его о том, что я – тоже иранка, я спросила тюремщика: «Здесь нет света? Очень темно». В ответ иракец закричал во все горло: «Заткнись, маджус!»

Под настоятельным давлением и криками моих соратниц утром меня направили для лечения в госпиталь. Первой вещью, в которой я убедилась, было то, что мы находимся в Басре. Меня отвели в просторную залу с зеркальными стенами и потолками. В первые секунды мне показалось, что в комнате находится много людей, однако спустя некоторое время, когда мои глаза адаптировались к свету, я увидела только двух офицеров, сидевших за столом. Еще один человек совершал намаз. Я с удивлением смотрела на него. С одной стороны, мне было отрадно сознавать, что они – мусульмане, следуют пути Создателя, Пророка и Корана, а с другой – с огорчением задавалась вопросом: почему же те, кто совершает намаз, воюют с нами? Мне не верилось, что всего в нескольких шагах от нашей душной вонючей камеры находится такой великолепный дворец! Однако действительность была такова, что подобные дворцы построены путем грабежа тех, кто вынужден ютиться в трущобных каморках. Деспотия и гнет восседавших в роскошных дворцах угнетателей влекли за собой бедность и злополучие неимущих. Пьяный и необузданный хохот одних был возможен за счет жалобных и беспомощных стонов других. И те, и другие совершали намаз, но где первые и где вторые?!

Боль в животе не позволяла мне выпрямиться. Я вошла в лечебницу, держась за живот и скривившись от боли, в грязных и вонючих брюках и обуви. Мой внешний вид вызывал жалость. Презрительные ухмылки на лицах иракцев были вынести куда тяжелее, чем физические муки, которые я испытывала. Один из офицеров спросил по-персидски с курдским акцентом: «На каком языке разговаривает Всевышний с людьми? На каком языке разговаривали Пророк и имамы? На каком языке вы сами разговариваете с Богом? Мохаммад (да благословит Аллах Его и Его род!), Коран, Кербела, имам Хусейних языком был арабский, они принадлежат нам. Вы пришли сюда, чтобы сделать из нас мусульман?»

Моим ответом было молчание. Он снова спросил: «Ты принесла для нас революцию Хомейни, дочь Хомейни? Ты пахнешь революцией!»

Вонь от моей обуви распространилась по всей комнате. Мои мучители закрывали носы, чтобы не чувствовать ее. Я больше не могла стоять на ногах ни секунды. Я допускала, что заболела дизентерией. Я совершенно потеряла контроль над собой и присела на корточки. Но мне тут же пришлось снова подняться под страхом оружия и криков иракского офицера. Он сказал: «Вы совершаете намаз? На каком языке? Арабском? Вы пришли, чтобы совершить паломничество в Кербелу? Хомейни отправляет нам послания. Он хочет внести смуту в нашу страну. Что на это скажешь ты, дочь Хомейни?»

Я не могла говорить. Я только кривилась от боли и не знала, когда я, наконец, выйду из этого мучительного, изматывающего душу суда. Я готова была передумать и отказаться от помощи врачей и лекарств. Все мое тело было мокрым от пота. Я отчетливо слышала биение собственного сердца. Мои колени сгибались под тяжестью моего веса. В горле и во рту пересохло так, что я даже не могла разомкнуть губы. Из-за обезвоживания мой организм стал слабым и изможденным. Секунды шли мучительно долго. Боли в животе и диарея валили меня с ног на землю, подобно тайфуну. Простояв на ногах на допросе, во время которого мне была задана уйма вопросов, оставшихся без ответов, я испытывала чувство, что все кости моего тела распадаются. И тут в комнату вошел третий иракец и сел на стул рядом со шкафом. Он спросил меня с насмешкой: «Что у тебя болит, дочь Хомейни?»

Для того, чтобы быстрее уйти с этого места и положить конец своим мучениям, я ответила: «Ничего не болит». Доктор дал мне четыре таблетки дифеноксилата и сказал солдату: «Забирайте ее!»

Сестры очень беспокоились, пока меня не было. Когда я вернулась в камеру, Фатима подбежала ко мне и спросила: «Как ты себя чувствуешь? Лечебница – за пределами этого здания? Тебя отвезли на машине?»

Я ответила: «Нет, за этими застенками есть инкрустированное стеклом помещение, которое не имеет ничего общего с лечебницей. В нем они заседают для допросов больных и раненых. В нем не только не лечат, но и калечат».

За то короткое время, что я провела вместе с госпожой Аббаси в Центре помощи фронту (в школе для детей-инвалидов), я выучила названия медицинских препаратов, но все же спросила Фатиму, показывая таблетки, данные мне доктором: «Это – таблетки дифеноксилата? Давайте примем по одной таблетке!» – «Это же не леденцы, чтобы ты их раздавала всем! – возразила Фатима. – Твой организм сильно обезвожен, тебе надо принять все четыре таблетки разом». Я проглотила таблетки без воды.

Сестры, как бы то ни было, протерпели меня до утра. Я совершила намаз в том состоянии, в котором пребывала. Находясь в своей черной и беспросветной камере, мы не могли видеть наступление утра, однако время шло, и мы догадывались, что скоро рассвет. Вскоре два охранника открыли дверь и сказали: «Встаньте и выходите наружу!»

Я приготовилась к тому, что мне завяжут глаза, однако на этот раз нас вывели из камеры без каких-либо повязок и очков. Утренняя прохлада ласкала мне лицо. Осенний ветерок пошевелил пальмы, мимо которых мы проходили, и заставил упасть на землю несколько высохших фиников. Я улыбнулась этим финикам. Они были единственными знакомыми существами в этом чужом и враждебном пространстве, и я не могла пройти мимо них равнодушно. Не обращая внимание на дуло автомата, время от времени толкавшее меня в спину, я нагнулась и подняла с земли несколько фиников. Одновременно один из баасовских надзирателей сказал: «Не останавливайся, брось их!»

Я не послушалась. Я посчитала финики – их было шесть. Я дала каждой из сестер по одному и два – иракским тюремщикам, которые сопровождали нас с оружием. Халима сказала: «Я никогда еще не ощущала вкус финика так отчетливо». Благодаря этим финикам мы продержались сутки.

Для того, чтобы мы больше ничего брали с земли, на нас снова надели специальные очки. На протяжении всего пути мы вчетвером держались за руки и медленно шли вперед. Несколько раз мы падали, спотыкаясь о неровности земли и неуклюже натыкаясь друг на друга. Мы сели в новую машину «скорой помощи» марки «Тойота», в салоне которой еще даже не успели снять с сидений чехлы-накидки. Ирак вступил в войну в полной боевой готовности, хорошо оснащенным, в том числе и в военно-медицинской сфере. На этот раз сзади, рядом с нами, никто не сел, как тогда, когда мы ехали из Танума в Басру. Впереди сидели водитель и один солдат. Басра, подобно Абадану, является приграничным городом. Время от времени мы приподнимали очки, чтобы разглядеть что-нибудь вокруг. Ни намека не было на мины, снаряды и авиабомбежки. Люди жили обычной жизнью. Даже дети ходили в школу как обычно – в школьной форме, с портфелями и книгами в руках[93].