Мой учитель Филби. История противостояния британских и отечественных спецслужб, рассказанная с юмором и драматизмом - Максим Баженов

Последняя наша вечеря состоялась весной 1985 года по поводу прощания с Полом Раутледжем, убывающим в Гонконг. Больше всего оттягивался сам виновник торжества, под конец вечера несколько раз побывавший головой в салате.

Очнувшись в очередной раз, он решительным движением посадил к себе на колени единственную женщину, присутствующую на этом мероприятии, свою верную секретаршу из редакции, и начал имитировать половой акт с ней. По иронии судьбы это происходило рядом с незашторенным окном, мимо как раз проходил полицейский, который, естественно, напрягся от такого спектакля. Мы, трое советских журналистов, участвовавших в застолье, но лицу бобби поняли, что дело пахнет керосином, и моментально ретировались по-английски.

Значительной частью своих знаний об Англии и англичанах я обязан людям, которые непосредственно меня окружали, хозяевам моих английских обиталищ и соседям.

Семья Хатчинсонов

Повезло мне с самого начала, когда в апреле 1973 года я впервые приехал на Британские острова, в знаменитый Кембридж, по одному из первых студенческих обменов по линии Британского совета. Советских студентов, специализирующихся в изучении английского, разместили в семьях. Нам с однокашником Володей Ивановым досталась вроде бы обычная, но в то же время не совсем, семья сержанта полиции Дэвида Хатчинсона.

Тридцатидвухлетний сержант, уходя по утрам на работу, гордо водружал на голову высокий шлем с блестящей цифрой «2», что давало нам основание хвастаться перед друзьями, что наш хозяин – полицейский номер два в Кембридже. Но Дэвид был не только бобби. Он являлся также футбольным судьей международной категории, уже вовсю обслуживал клубные матчи европейского масштаба, правда, пока в роли лайнсмена, бокового судьи.

Дэвид, конечно, являлся для нас интересным источником информации о футболе, частенько водил на матчи местного масштаба, но в целом был достаточно заурядным и ограниченным копом, не более того. Больше всего он запомнился мне по последнему дню перед нашим отъездом на родину. После прощального семейного ужина, за которым была опрокинута бутылка русской водки, заначенная мной, он пригласил меня – мой однокашник Володя был непьющим паинькой – пропустить по пинте пива в пабе. В ответ на мое осторожное предостережение насчет того, как бы чего не вышло, он уверенно заявил, что ничего нам от лишней кружки би пера не будет.

Однако прав все-таки оказался я. К концу кружки язык Дэвида стал заплетаться настолько, что я с трудом разбирал его речь.

Всю дорогу до дома полицейский номер два славного города Кембриджа висел на моем плече и повторял только одну фразу:

– После твоей гребаной водки, Макс, я никогда не поеду в твою гребаную Россию!

«Как же обидно за державу, – думалось мне в этот момент. – Научился бы сперва пить, а то сразу вся Россия виновата».

Намного более интересным и колоритным персонажем была Кристина, двадцатидевятилетняя жена Дэвида. Тоже незнатного происхождения, без высшего образования и вовсе даже не красавица, но при этом вполне приятной, располагающей внешности, она была от природы умна, даже мудра, тактична и внушала огромную симпатию своим открытым, честным поведением.

В первый же день эта женщина указала нам на холодильник и сказала:

– Вот, здесь все общее, пользуйтесь сколько хотите, ешьте сколько влезет.

Такое отношение поразительно контрастировало с тем, что мы слышали от друзей, попавших в другие семьи. Хозяева не только к холодильнику их не пускали, но и кормили впроголодь. Владельцы квартиры, в которой жили двое наших ребят, прознали, что нам еженедельно выдают по пять фунтов на карманные расходы, и вообще перекрыли им доступ к домашнему питанию по выходным. Ненасытным, растущим организмам советских студиозусов приходилось в субботу-воскресенье перебиваться веткой бананов и одной кружкой пива.

Кристина много курила, мыла голову под кухонным краном, по вечерам иногда пропускала рюмочку шерри, но при этом всегда оставалась ровной, дружелюбной и рассудительной. Я никогда не слышал, чтобы она повышала голос на своих детей, четырехлетнего Адама и двухлетнюю Алекс.

Уходя в магазин или погулять со своей подружкой Линдой, она спокойно оставляла нас с Володей бебиситтерами, и мы многому от английских детишек научились. Адам, например, все звуки «эй» произносил как «ай». В результате получалось, что он жил в городе «Каймбридже», видел в небе пролетающий «айрплайн», глядя на фотографию моей жены, спрашивал: «Макс, кто эта янглайди?»

Позже мы от учителей нашей языковой школы узнали, что Адам, как и все местные дети, говорит с исконно кембриджским произношением, которое с возрастом у большинства аборигенов исчезает под влиянием интеллигентной университетской среды, окружающей их. Вот что творилось бы в графстве Кембриджшир, если бы в Средние века здесь не построили университет!

А когда Кристина возвращалась домой, она первым делом осведомлялась, не обкакалась ли Алекс. Это было первым нашим знакомством с сим английским выражением, не входившим в программу филфака нашего университета.

Кристина вообще была чуть ли не самым лучшим учителем обиходного английского языка и жизненных реалий. Если бы не ее каждодневная школа, я вряд ли узнал бы, как просто и доходчиво сказать «покрути по часовой стрелке ручку стеклоподъемника» или «селедка протухла».

При прощании с семьей Хатчинсонов я спросил ее, каков мой прогресс в английском за четыре месяца пребывания в Кембридже.

Она немного подумала и ответила:

– Когда ты приехал, то, глядя на дом, говорил «здание», «сооружение», «постройка» или еще что-нибудь с латинским корнем. А теперь ты просто говоришь «дом».

Приехав в командировку в Лондон, я не преминул связаться с Хатчинсонами. Кристина сообщила мне, что они с Дэвидом давно разошлись и оба завели по второй семье. Она, в частности, вышла замуж за вдового профессионального игрока в гольф, у которого тоже было двое детей.

Кристина тут же пригласила нашу семью на рождественское представление, в котором будут принимать участие Адам и Алекс, уже ставшие подростками. Она сказала, что детей собирается навестить папаша Дэвид, продолжающий полицейскую службу в Йоркшире.

Свидание с семейством Хатчинсонов было трогательным. Не считая Дэвида. Он вырос в чинах и явно держался настороже при встрече уже не со студентом Максом, а с советским журналистом. Кто знает, может, успел заранее навести справки о моей истинной ведомственной принадлежности. Но меня его отношение не особенно волновало.

Зато Кристина позднее еще раз подтвердила, что я с самого начала не ошибся в ее доброте и отзывчивости. В сентябре 1985 года, узнав из газет от моем выдворении в числе большой группы советских представителей, она прислала письмо на адрес посольства. В нем были теплые слова поддержки и заверения в том, что акция властей никак не повлияет на ее отношение ко мне.

Профессор-Плюшкин с Мелбери-Роуд